Абрикосовый бренди распутает узел гортани (c) chtez
Шут и Убийца
Фандом: Робин Хобб, "Сага о Шуте и Убийце"
Первые читатели: origami и Кларисса
Бета-читатели: Helga и origami
Объем: novel-length
Pairing: очевиден
Рейтинг: неторопливо нарастающий до R (а тем, кто любит погорячее, обещаю бонусом высокорейтинговые драбблы)
Summary: Прошло семь лет, и Фитц доволен своей жизнью. Но случай снова сводит его с Шутом. К чему приведет новая встреча Пророка и Изменяющего - и двух людей, чья близость преодолела даже смерть?
Эпиграфы: романы Робин Хобб в официальном переводе издательства ЭКСМО
Размещение: обсуждаемо, но только после того, как текст будет окончательно выложен здесь.
Ранее: Пролог 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 Эпилог
…Появилась шумная компания. Это была труппа кукольников в ярко раскрашенном фургоне, запряженном пестрыми лошадьми. На боку фургона было окошко для представлений и навес, который они раскатывали, когда использовали марионеток покрупнее. Главного кукольника звали Делл. С ним были три помощника и менестрель, присоединившаяся к Деллу на время путешествия. Они не стали разводить огонь, но принесли оживление в маленький дом женщины, наполнив его песнями и стуком марионеток, после того как осушили несколько кружек эля.
читать дальшеСледующие несколько дней я провел, подготавливая комнаты к приезду посольства. Этим я занимался не столько из необходимости, сколько ради того, чтобы заполнить дни и в то же время объяснить свой ранний приезд. Заодно я составил меню для себя и Неттл, дабы избежать опасности нового отравления местными «специями». Я разобрался в их составе и нашел в нем эльфову кору, но действие большей части остальных трав было мне незнакомо. Я расспрашивал кухарку и слуг и многое узнал, однако это мало проливало свет на влияние трав на магию. Судя по всему, ни Скилл, ни Уит в Белой Земле не были известны.
Без магий я чувствовал себя глухонемым. В прошлый раз после отравления мой Скилл восстанавливался много дней, и, помня об этом, я заставлял себя проявлять терпение и не тревожиться впустую; но тогда у меня оставался Уит, и хотя в тот момент я был не склонен уделять ему много внимания, потому что тосковал по Ночному Волку, однако сейчас, оставшись и без него, я понял, как много он мне давал. Если без Скилла мне казалось, что я перестал слышать неизменно звучащую вокруг музыку, то без Уита я чувствовал себя так, словно меня обернули ватой и заткнули рот. В дневное время я находил себе занятия, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, но по вечерам, оставаясь в пустой темноте комнаты, не мог справиться с отчаянием и страхом, что магия оставила меня навсегда.
Магическая глухота была еще мучительнее от того, что обостряла чувство одиночества. За последние годы я, как оказалось, отвык быть чужаком, которым был почти всю свою жизнь. Бастард, слишком высокородный для слуг и слишком низкий для аристократов; владеющий Уитом среди обычных людей и чересчур близкий простым людям для Древней Крови; шпион, обманщик, полукровка – я никогда не находил себе места, ровни и семьи. Но в последние несколько лет у меня была Молли, и дети, и мой король и моя королева; более того – у меня были имя и статус. Я впервые чувствовал себя «своим», но осознал это только сейчас, вновь лишившись этого чувства в чужой стране. А оглохнув для Уита, напоминавшего мне о раскинувшейся вокруг паутине жизни, и Скилла, неизменно напевавшего мне на ухо чужие мысли, я ощущал себя еще более потерянным, и никакие разговоры и встречи не могли избавить от этого чувства и едва могли отвлечь от него.
Я разговаривал с прислугой и стражей не только о магии, но обо всем, что представляло какой-либо интерес для посольства и Шести Герцогств – то есть практически обо всем. Я узнал кое-что об обычаях и нравах этой холодной страны, об истории королевской семьи и о том, как к ней относятся простые обитатели замка. Хотя мне, как чужестранцу, могли многого не говорить, но даже с учетом недомолвок впечатление о короле Арттаре складывалось довольно благоприятное. Хотя он взошел на трон совсем недавно, но его знали как хорошего воина и правую руку своего брата. О короле Арсане вспоминали тоже с добром, хотя он был куда дальше от народа, чем младший брат. А вот сын покойного короля вызывал совсем не такие лестные отзывы.
Принц Арлет, судя по тому, как говорили о нем в замке, лет до двенадцати рос обычным мальчишкой. А потом его словно подменили. Он стал капризничать, перечить отцу, отказывался от боевой подготовки, часами закрываясь в библиотеке, и даже угроза наказаний его не смущала. Вокруг него собралась компания мальчишек, в основном постарше, к которой периодически присоединялись полоумные дочери королевского советника Плонада Илида и Илейда. Хотя с одиннадцати лет девочкам в Белой Земле запрещалось играть с мальчиками, но двойняшкам никто был не указ, кроме того, в компании присутствовал их уже совершеннолетний брат Илим, так что за ними по крайней мере присматривали. В конце концов, сразу после своего совершеннолетия, которое в Белой Земле наступало в тринадцать лет, принц отправился в путешествие, взяв с собой троих приятелей. Обитатели замка надеялись, что проведенные на чужбине годы дадут ему перебеситься и закалят характер; однако возвращение принца разбило их надежды. Он перенял у иноземцев все худшие привычки: манерность, высокомерие, любовь к роскоши – и как будто сам стал иноземцем в собственной стране. Слуги говорили, что из вернувшихся из дальних краев только нарад Илим остался разумным и заслуживающим уважения юношей – но он и в путь отправился не зеленым юнцом, а уже почти взрослым мужчиной, в семнадцать лет. Впрочем, об Илиме при мне говорили мало, и причиной этого была Кофетри. Как я понял, отношения арэладна и нэфиры не подлежали обсуждению, их как будто не существовало – однако сплетничать про Кофетри при мне не осмеливались. Я не знал, огорчаться этому или радоваться: мне в свое время хватило сплетен про лорда Голдена, но я рисковал пропустить что-нибудь важное.
Саму Кофетри я видел редко. Большую часть времени она проводила в женской части замка, в обществе королевы и женского двора. Я однажды забрел туда, заблудившись в незнакомых переходах, и увидел, как Кофетри сидит в кружке женщин над ворохом цветных лоскутов и меха, в котором смутно угадывались очертания будущего камзола, и неспешно рассказывает что-то на белоземском, которым она, в отличие от меня, владела уже практически в совершенстве. При виде меня женщины смутились и замолчали, а Кофетри вопросительно склонила голову. Я поспешил ретироваться. В остальное время я встречал ее только за ужином в пиршественной зале, где за ее стол подсаживался теперь не только Илим, но и многие другие молодые придворные; порой к ним присоединялся даже король.
В конце концов я решил навестить Шута в его покоях, отправившись туда рано утром в надежде, что он еще не успел уйти. Я предполагал, что застану там и Илима, но был готов к этому. Однако мне повезло: Кофетри завтракала одна. Она удивленно вскинула брови, открывая мне дверь.
– Том. Ты уже завтракал? – спросила она, возвращаясь на свое место за столом.
Я покачал головой.
– На твоем столе нет ничего, что подошло бы мне для завтрака. Я поем позже, на кухне, – я помолчал секунду. – Я так и не успел поблагодарить тебя…
Кофетри взмахнула рукой.
– Не стоит благодарности. Как тебе местная кухня без приправ? – она улыбнулась светской улыбкой.
– Пресновато, но съедобно, – ответил я, чувствуя досаду. Шут вел себя так, словно мы были придворными знакомцами, не более. Отчего он так держался? Поблизости никого не было, и он мог бы сбросить маску Кофетри хотя бы на время. Или он все еще сердился на меня? Я вспомнил, что так и не поговорил с ним о своем неудачном поступке во время отравления. Сам я старался не думать об этом, занимая себя делами – довольно бессмысленными, потому что покои, приготовленные для посольства, и без меня снабдили всем необходимым (ничего сверх необходимого в них не было; белоземцы обставляли комнаты очень скупо и функционально, и роскошь покоев Илима и Кофетри была исключением, а не правилом, потаканием вкусам владельцев). Однако этот поступок был из числа тех, которые могут долго стоять между людьми, если не найти им объяснения, а я не хотел снова переживать период, когда Шут скрывался от меня за маской, как было с лордом Голденом. Поэтому я, замявшись, начал:
– Я также не успел извиниться перед тобой…
Эту фразу мне тоже не удалось договорить; Шут поставил на стол кубок, который поднес было к губам, и издал короткий нервный смешок. Потом он вскочил и отошел к камину, повернувшись ко мне спиной.
– Не стоит извинений! – воскликнул он, но в его голосе мне почудилось тщательно скрываемое напряжение.
– Я был не в себе, – предпринял я новую попытку объясниться, но едва слова слетели с языка, как я понял, что она оказалась еще менее удачной.
Шут пожал плечами
– Это очевидно, – он обернулся, но на лице его не было никакого выражения, которое раскрыло бы мне его мысли. – Фитц, – серьезно добавил он, – ты снова пытаешься сказать мне что-то, что лучше было бы оставить несказанным.
– Мне так не кажется, – начал сердиться я. – По-моему, это как раз то, что оставлять несказанным нельзя, во избежание…
– Во избежание неправильного толкования? – перебил он. – Но мне казалось, что мы уже давно выяснили, кто мы и что мы друг для друга. Почему один невинный поцелуй больного человека должен что-то изменить? – он произнес это небрежно, как бы между прочим, но мне почудилось, что слова даются ему с трудом. – Закончим этот разговор, Фитц. Закончим и забудем. Ты ведь не за этим сюда пришел, верно?
Я понял, что переубедить его невозможно. Мне не понравилось то, как он отмел все мои попытки объясниться, но переспорить Шута мне не удавалось никогда. Подчинившись, я неохотно сказал:
– Не только за этим.
– Ага! – воскликнул он и прошелся от камина к столу и обратно. – Что же на самом деле привело тебя сюда?
Я сердился все сильнее. Он как будто не рад был меня видеть. Мне многое хотелось с ним обсудить, и я собирался это сделать, но сейчас это желание пропало, и я предпочел бы уйти поскорее. Однако оставался один вопрос, который я обязан был задать.
– Скажи мне, Шут, – спросил я с нажимом, – как твоя картина? Уже сложилась? Или ты все еще гадаешь на кофейной гуще?
– О, и на ней тоже, – жизнерадостно воскликнул он, скрещивая руки на груди. – Но дело все еще темное. Я жонглирую шерстью, ножницами и ткацкими станками, но все никак не пойму, что из них сложится – саван для покойника или пеленки для младенца.
– Значит, ты все еще не собираешься рассказать мне, зачем ты приехал в Белую Землю? – мрачно спросил я.
– О, по тысяче разных причин! – ответил он. – Какую из них ты бы предпочел? Жажда приключений? Желание развеяться? Или стремление остыть и прохлаждаться в чудесном северном климате? Может быть, официальную версию – что меня привела сюда любовь?
Я стиснул зубы. Я знал, кем считают Кофетри при дворе, но не желал слышать это еще и от Шута, поэтому резко встал.
– Я готов слушать твои загадки, если в них кроется ответ, но если в них есть только отказ от ответа, оставь их при себе, – сказал я, шагая к двери.
– Ах, знал бы это я сам! – пробормотал Шут себе под нос, когда я уже выходил, но я предпочел этого не услышать.
Я понимал, что сердиться на Шута бесполезно, однако перестать не мог. Как будто мало было нашего неприятного разговора, вечером за ужином слуга передал мне небольшой мешочек; развязав его, я обнаружил несколько мешочков поменьше, в них оказались соль и те пряности, которыми сдабривал еду Шут. Я попытался поймать взгляд Кофетри, но она не поворачивалась ко мне, а когда я сам решился дойти до женского стола, ускользнула танцевать раньше, чем я успел ее догнать. Я рассердился еще сильнее, чем прежде: несмотря на неприятный и странный разговор, я все еще хотел увидеться с Шутом снова, поговорить по-настоящему. Мне не хватало дружеского понимания, которое обычно находил в его обществе. Хотя воины принимали меня в свой круг, но некоторые разговоры при мне замолкали, а другие были непонятны. А единственный, при ком не нужно было просчитывать каждый шаг, отвернулся от меня, играя в свою игру, в которой мне, видимо, не было места.
В конце концов я нашел способ снять напряжение – тренировку. Таргарх, рыжебородый воин, сидевший со мной за одним столом – капитан замковой стражи – заинтересовался тем, как я владею оружием, и мы проводили тренировочные бои, когда находили время. Его топор выглядел раза в два больше и тяжелее моего, но сам он был куда неповоротливее; проиграв в первой схватке, я разогрелся и сумел дважды достать противника. По сумме результатов наши силы были примерно равны; но поединки с Таргархом отнимали много сил, и после них я оказывался вымотан подчистую, настолько, что вряд ли смог бы думать о чем-либо. Время от времени я дрался и с другими стражниками, но они были либо заметно слабее меня, либо слишком сильными, чтобы наши поединки доставляли удовольствие.
Однако сегодня у меня неожиданно появился новый партнер. Еще во время очередной схватки с Таргархом я заметил краем глаза яркое пятно в кругу зрителей. Когда же мы закончили бой – на этот раз вничью – и я отошел в сторону, отлепляя от спины насквозь промокшую рубаху, то увидел, что ярким пятном был принц Арлет со свитой. Он наблюдал за мной с нечитаемым выражением на раскрашенном лице, изящно склонившись к шептавшему ему что-то на ухо Стерену.
На площадке сошлись двое с мечами, а я пока отдыхал. Таргарх подошел ко мне и попросил показать прием, которым я достал его в последний раз. Пока мы занимались этим, бой закончился.
– Том Баджерлок! – окликнули меня, и я обернулся. Круг зрителей притих. Принц стоял на площадке без камзола, в одной рубашке, его длинные пепельные локоны были связаны лентой. Он держал в руках боевой топор, меньше и легче моего, и я даже отсюда видел качество работы – оружие выглядело просто, но знаток понимал, что это вещь, ценная и по стоимости, и помимо нее.
– Ты хорошо дерешься, Том, – сказал принц без обычной манерности. – У меня давно не было славного противника. Сразишься со мной?
Я окинул его оценивающим взглядом, надеясь, что это не сочтут наглостью. Принц еще не лишился юношеской нескладности, но под своими роскошными нарядами оказался жилистым и мускулистым, с широкими плечами и ладонями. Искоса я осмотрел зрителей, пытаясь понять, что происходит. Я не знал, насколько принято в Белой Земле представителям королевского дома драться с кем попало, пусть даже и в тренировочном бою; одной случайной – или намеренной – ошибки было бы достаточно, чтобы принц не поднялся с пола площадки. Однако в лицах зрителей я не увидел ничего, кроме интереса одних бойцов к схватке двух других бойцов. Я перехватил свой топор поудобнее.
– Хорошо, нарад Арлет, – кивнул я, становясь напротив него.
Честно говоря, я не ожидал от принца такой ловкости и силы. Мне казалось, что он будет неплохим бойцом, но не выше среднего; однако пришлось попотеть, чтобы просто выдержать его яростный напор. На его стороне была энергия молодости и свежесть сил; я мог противопоставить ему только опыт и искусство. Наш бой затянулся надолго, и я почувствовал, как теряю силы. Принц ухмыльнулся и провел обманный удар, который я не сумел отследить и который швырнул меня на землю; падая, я дотянулся обмотанным тряпьем лезвием своего топора до ноги принца, и тот рухнул на одно колено.
Вокруг одобрительно зашумели. Арлет поднялся первым; он не подавал руку, чтобы мне помочь – здесь это было не принято – но когда я встал и отряхнулся, он протянул мне ладонь и широко улыбнулся. Рукопожатие у него было крепким и надежным, без лишней силы, которой обычно пытаются продемонстрировать свое главенство.
Воины провожали принца сдержанной похвалой, с заметной долей удивления. Однако на выходе с площадки его свита расступилась, пропуская королеву, которая охнула и принялась громким шепотом выговаривать принцу и пытаться осмотреть его ногу. Я видел, как он отстранил ее, и как мужчины из его свиты осторожно оттеснили королеву в сторону; однако к этому времени на губах у многих воинов появилась скептическая усмешка, а другие отвернулись. Я мысленно покачал головой: ни одной другой женщине в Белой Земле не позволили бы так ворковать над сыном, но статус королевы давал ей больше прав, чем другим женщинам. Арлет недовольно поморщился и изящным жестом распустил ленту, так что локоны рассыпались по плечам. Жеманно откинув прядь со щеки, принц удалился вместе со своим кружком.
Через пару дней, когда я шел по галерее вдоль стены замка, мое внимание привлек шум у ворот. Когда я обнаружил его причину, то не мог не удивиться: в замок приехал кукольный театр Маркед. Со стены я наблюдал за тем, как вводят в ворота своих тяжело груженых мулов, и как суетятся актеры и слуги, а Маркед, возвышаясь среди них, неподвижная, как скала, отдает приказания на смеси из двух языков – Шести Герцогств и Белой Земли.
Позже, пока я переодевался к ужину, в дверь робко постучали. Оказавшийся на пороге мальчишка-паж робко поинтересовался, не у меня ли нара Кофетри. Кажется, я рявкнул «Нет!» слишком резко, потому что он побледнел и немедленно испарился.
Выйдя из комнаты, я все еще размышлял о том, почему кто-то вздумал искать Кофетри в моих покоях, и, наверное, из-за этого заблудился. Свернув не туда, вместо пиршественного зала я вышел во внутренний двор, где искрился на солнце снег. Проще всего было пересечь его; но я заметил два силуэта, слившихся в один, и остановился в тени колонны. Я узнал сразу обоих: это были принц и Илейда. Илейда прижималась к принцу, как ко мне при нашей злополучной встрече в галерее; шаль сползла к ее ногам. Принц осторожно придерживал ее за плечи и что-то едва слышно шептал. Она отвечала, иногда начиная говорить громче, и тогда он отчаянно уговаривал ее снизить голос – я не разбирал слов, но это и так было понятно.
Потом от теней на другой стороне двора отделился еще один силуэт: Кофетри. Она торопливо зашагала по скрипучему снегу к этим двоим. Подхватив шаль с земли, она накинула ее на плечи Илейде и тоже что-то зашептала. Илейда внезапно поникла, уже знакомым мне птичьим жестом склонила голову и отступила от принца. Кофетри получше укутала ее в шаль и повела прочь, не переставая успокаивающе говорить на ухо. Принц еще с минуту стоял на месте, отвернувшись, неловко опустив руки и голову. Потом он расправил плечи, накрутил развившуюся прядь на палец и легко зашагал к пиршественному залу.
В зале произошли изменения: столы рядом с королевским были сдвинуты, и на их месте настелили помост, а на помосте возвышалась уже знакомая мне конструкция – палатка на длинных шестах. Вокруг нее еще суетились актеры. Я сел на свое место: зал гудел в предвкушении представления, и воины за моим столом не могли говорить ни о чем другом.
Наконец вошел король, актеры скрылись с глаз, и слуги принялись разносить еду. Только после второй перемены блюд, когда первый голод был утолен, Арттар приказал начинать представление. Хотя я ожидал кукольного спектакля, но начали вовсе не с него. На высоком табурете, предназначенном для музыкантов, уселся менестрель, перебрал струны лютни, привлекая внимание, и начал играть. Я уже по проигрышу понял, что за баллада прозвучит, и у меня свело зубы. К лютне добавились флейта, на которой играл высокий худой мужчина, и бубен Монетки, а потом менестрель начал «Башню острова Антлер». Потом я увидел новинку, внесенную театром Маркед в представление – несколько актеров, одетых кто как пираты, кто как баккипские солдаты, выскочили на помост и закружились в танце, изображающем драку. Так содержание песни сразу стало понятно тем, кто не знал языка, на котором она пелась. Изображение получилось весьма достоверное, и белоземцы, похоже, были с этим согласны: вскоре победным строкам припева о «сыне Чивэла, чьи глаза горели огнем, и в чьих жилах текла королевская кровь» вторили хлопки и топот белоземских воинов. Сам «сын Чивэла» в исполнении танцора размахивал топором явно со знанием дела, но выглядел куда более грозно, чем я – хотя, вероятно, в тот день я был именно таким свирепым зверем. После окончания песни Монетка звонким чистым голосом пересказала ее содержание на белоземском, чем вызвала новый хор одобрительных голосов. Менестрель с музыкантами исполнил еще несколько песен, таких же боевых и триумфальных, посвященных победам королей Шести Герцогств и славе воинов королевства. Танцоры больше не появлялись, но Монетка каждый раз пересказывала сюжеты песен. Некоторое время музыканты просто играли, а потом, когда в зале хруст костей и чавканье сменились разговорами, слуги пригасили факелы, и начался кукольный спектакль.
Как только раздвинулся занавес на высокой сцене, я понял, что теперь мне удастся посмотреть с начала тот спектакль, финал которого я застал прежде, о Верити, драконах и войне с красными кораблями. Он начинался с того, что стареющий король Шрюд называл наследником принца Верити и ставил его во главе флота, сражавшегося с красными кораблями. Я невольно отмечал отличия от настоящей истории, какой я ее знал. Регал не пытался интриговать против брата и отца; это соответствовало принятой Чейдом политике, по которой Регала представляли бесталанным правителем, но отнюдь не злоумышленником. Таким он и был в пьесе – щеголем, который говорил глупости из лучших побуждений и то и дело влипал в смешные ситуации. Хотя тот, кто придумывал сюжет, явно обладал немалым остроумием, мне было трудно воспринимать Регала как комического персонажа и смеяться над его неудачами. Король Шрюд выглядел хотя и старым, но здоровым и проницательным – вовсе не разбитый болезнью и одурманенный дымом старик, которого я помнил. Зато Кетриккен и Верити ничем не отличались от себя настоящих. Себя я в спектакле не увидел, и неудивительно: «бастард, наделенный Уитом» был слишком сомнительной фигурой. Зато там был королевский шут, который комментировал происходящее и заполнял паузы, необходимые для смены декораций. Но хотя остальные куклы были как две капли воды похожи на своих прототипов, в лице этой фигурки я, сколько ни искал, не находил ничего общего с тем Шутом, которого знал и помнил.
Финал пьесы, в котором Верити пробуждал драконов своей кровью и летел на них сражаться с красными кораблями, сопровождался одобрительным гулом в зале. По окончании пьесы сам король поднялся, громко хлопая; принц Арлет сдержанно поаплодировал, и его лицо выразило удовольствие.
Я сам находился под глубоким впечатлением от спектакля – великолепного, даже если не учитывать то, что он пробудил во мне немало воспоминаний и переживаний, которые я как будто давно похоронил. Но как раз из-за них мое впечатление было двойственным: удовольствие мешалось с напомнившей о себе болью, со страхами и потерями тех дней. И с чувством одержанной победы, конечно – но оно было слишком щедро приправлено горечью.
Фандом: Робин Хобб, "Сага о Шуте и Убийце"
Первые читатели: origami и Кларисса
Бета-читатели: Helga и origami
Объем: novel-length
Pairing: очевиден
Рейтинг: неторопливо нарастающий до R (а тем, кто любит погорячее, обещаю бонусом высокорейтинговые драбблы)
Summary: Прошло семь лет, и Фитц доволен своей жизнью. Но случай снова сводит его с Шутом. К чему приведет новая встреча Пророка и Изменяющего - и двух людей, чья близость преодолела даже смерть?
Эпиграфы: романы Робин Хобб в официальном переводе издательства ЭКСМО
Размещение: обсуждаемо, но только после того, как текст будет окончательно выложен здесь.
Ранее: Пролог 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 Эпилог
ГЛАВА 16. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
…Появилась шумная компания. Это была труппа кукольников в ярко раскрашенном фургоне, запряженном пестрыми лошадьми. На боку фургона было окошко для представлений и навес, который они раскатывали, когда использовали марионеток покрупнее. Главного кукольника звали Делл. С ним были три помощника и менестрель, присоединившаяся к Деллу на время путешествия. Они не стали разводить огонь, но принесли оживление в маленький дом женщины, наполнив его песнями и стуком марионеток, после того как осушили несколько кружек эля.
читать дальшеСледующие несколько дней я провел, подготавливая комнаты к приезду посольства. Этим я занимался не столько из необходимости, сколько ради того, чтобы заполнить дни и в то же время объяснить свой ранний приезд. Заодно я составил меню для себя и Неттл, дабы избежать опасности нового отравления местными «специями». Я разобрался в их составе и нашел в нем эльфову кору, но действие большей части остальных трав было мне незнакомо. Я расспрашивал кухарку и слуг и многое узнал, однако это мало проливало свет на влияние трав на магию. Судя по всему, ни Скилл, ни Уит в Белой Земле не были известны.
Без магий я чувствовал себя глухонемым. В прошлый раз после отравления мой Скилл восстанавливался много дней, и, помня об этом, я заставлял себя проявлять терпение и не тревожиться впустую; но тогда у меня оставался Уит, и хотя в тот момент я был не склонен уделять ему много внимания, потому что тосковал по Ночному Волку, однако сейчас, оставшись и без него, я понял, как много он мне давал. Если без Скилла мне казалось, что я перестал слышать неизменно звучащую вокруг музыку, то без Уита я чувствовал себя так, словно меня обернули ватой и заткнули рот. В дневное время я находил себе занятия, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, но по вечерам, оставаясь в пустой темноте комнаты, не мог справиться с отчаянием и страхом, что магия оставила меня навсегда.
Магическая глухота была еще мучительнее от того, что обостряла чувство одиночества. За последние годы я, как оказалось, отвык быть чужаком, которым был почти всю свою жизнь. Бастард, слишком высокородный для слуг и слишком низкий для аристократов; владеющий Уитом среди обычных людей и чересчур близкий простым людям для Древней Крови; шпион, обманщик, полукровка – я никогда не находил себе места, ровни и семьи. Но в последние несколько лет у меня была Молли, и дети, и мой король и моя королева; более того – у меня были имя и статус. Я впервые чувствовал себя «своим», но осознал это только сейчас, вновь лишившись этого чувства в чужой стране. А оглохнув для Уита, напоминавшего мне о раскинувшейся вокруг паутине жизни, и Скилла, неизменно напевавшего мне на ухо чужие мысли, я ощущал себя еще более потерянным, и никакие разговоры и встречи не могли избавить от этого чувства и едва могли отвлечь от него.
Я разговаривал с прислугой и стражей не только о магии, но обо всем, что представляло какой-либо интерес для посольства и Шести Герцогств – то есть практически обо всем. Я узнал кое-что об обычаях и нравах этой холодной страны, об истории королевской семьи и о том, как к ней относятся простые обитатели замка. Хотя мне, как чужестранцу, могли многого не говорить, но даже с учетом недомолвок впечатление о короле Арттаре складывалось довольно благоприятное. Хотя он взошел на трон совсем недавно, но его знали как хорошего воина и правую руку своего брата. О короле Арсане вспоминали тоже с добром, хотя он был куда дальше от народа, чем младший брат. А вот сын покойного короля вызывал совсем не такие лестные отзывы.
Принц Арлет, судя по тому, как говорили о нем в замке, лет до двенадцати рос обычным мальчишкой. А потом его словно подменили. Он стал капризничать, перечить отцу, отказывался от боевой подготовки, часами закрываясь в библиотеке, и даже угроза наказаний его не смущала. Вокруг него собралась компания мальчишек, в основном постарше, к которой периодически присоединялись полоумные дочери королевского советника Плонада Илида и Илейда. Хотя с одиннадцати лет девочкам в Белой Земле запрещалось играть с мальчиками, но двойняшкам никто был не указ, кроме того, в компании присутствовал их уже совершеннолетний брат Илим, так что за ними по крайней мере присматривали. В конце концов, сразу после своего совершеннолетия, которое в Белой Земле наступало в тринадцать лет, принц отправился в путешествие, взяв с собой троих приятелей. Обитатели замка надеялись, что проведенные на чужбине годы дадут ему перебеситься и закалят характер; однако возвращение принца разбило их надежды. Он перенял у иноземцев все худшие привычки: манерность, высокомерие, любовь к роскоши – и как будто сам стал иноземцем в собственной стране. Слуги говорили, что из вернувшихся из дальних краев только нарад Илим остался разумным и заслуживающим уважения юношей – но он и в путь отправился не зеленым юнцом, а уже почти взрослым мужчиной, в семнадцать лет. Впрочем, об Илиме при мне говорили мало, и причиной этого была Кофетри. Как я понял, отношения арэладна и нэфиры не подлежали обсуждению, их как будто не существовало – однако сплетничать про Кофетри при мне не осмеливались. Я не знал, огорчаться этому или радоваться: мне в свое время хватило сплетен про лорда Голдена, но я рисковал пропустить что-нибудь важное.
Саму Кофетри я видел редко. Большую часть времени она проводила в женской части замка, в обществе королевы и женского двора. Я однажды забрел туда, заблудившись в незнакомых переходах, и увидел, как Кофетри сидит в кружке женщин над ворохом цветных лоскутов и меха, в котором смутно угадывались очертания будущего камзола, и неспешно рассказывает что-то на белоземском, которым она, в отличие от меня, владела уже практически в совершенстве. При виде меня женщины смутились и замолчали, а Кофетри вопросительно склонила голову. Я поспешил ретироваться. В остальное время я встречал ее только за ужином в пиршественной зале, где за ее стол подсаживался теперь не только Илим, но и многие другие молодые придворные; порой к ним присоединялся даже король.
В конце концов я решил навестить Шута в его покоях, отправившись туда рано утром в надежде, что он еще не успел уйти. Я предполагал, что застану там и Илима, но был готов к этому. Однако мне повезло: Кофетри завтракала одна. Она удивленно вскинула брови, открывая мне дверь.
– Том. Ты уже завтракал? – спросила она, возвращаясь на свое место за столом.
Я покачал головой.
– На твоем столе нет ничего, что подошло бы мне для завтрака. Я поем позже, на кухне, – я помолчал секунду. – Я так и не успел поблагодарить тебя…
Кофетри взмахнула рукой.
– Не стоит благодарности. Как тебе местная кухня без приправ? – она улыбнулась светской улыбкой.
– Пресновато, но съедобно, – ответил я, чувствуя досаду. Шут вел себя так, словно мы были придворными знакомцами, не более. Отчего он так держался? Поблизости никого не было, и он мог бы сбросить маску Кофетри хотя бы на время. Или он все еще сердился на меня? Я вспомнил, что так и не поговорил с ним о своем неудачном поступке во время отравления. Сам я старался не думать об этом, занимая себя делами – довольно бессмысленными, потому что покои, приготовленные для посольства, и без меня снабдили всем необходимым (ничего сверх необходимого в них не было; белоземцы обставляли комнаты очень скупо и функционально, и роскошь покоев Илима и Кофетри была исключением, а не правилом, потаканием вкусам владельцев). Однако этот поступок был из числа тех, которые могут долго стоять между людьми, если не найти им объяснения, а я не хотел снова переживать период, когда Шут скрывался от меня за маской, как было с лордом Голденом. Поэтому я, замявшись, начал:
– Я также не успел извиниться перед тобой…
Эту фразу мне тоже не удалось договорить; Шут поставил на стол кубок, который поднес было к губам, и издал короткий нервный смешок. Потом он вскочил и отошел к камину, повернувшись ко мне спиной.
– Не стоит извинений! – воскликнул он, но в его голосе мне почудилось тщательно скрываемое напряжение.
– Я был не в себе, – предпринял я новую попытку объясниться, но едва слова слетели с языка, как я понял, что она оказалась еще менее удачной.
Шут пожал плечами
– Это очевидно, – он обернулся, но на лице его не было никакого выражения, которое раскрыло бы мне его мысли. – Фитц, – серьезно добавил он, – ты снова пытаешься сказать мне что-то, что лучше было бы оставить несказанным.
– Мне так не кажется, – начал сердиться я. – По-моему, это как раз то, что оставлять несказанным нельзя, во избежание…
– Во избежание неправильного толкования? – перебил он. – Но мне казалось, что мы уже давно выяснили, кто мы и что мы друг для друга. Почему один невинный поцелуй больного человека должен что-то изменить? – он произнес это небрежно, как бы между прочим, но мне почудилось, что слова даются ему с трудом. – Закончим этот разговор, Фитц. Закончим и забудем. Ты ведь не за этим сюда пришел, верно?
Я понял, что переубедить его невозможно. Мне не понравилось то, как он отмел все мои попытки объясниться, но переспорить Шута мне не удавалось никогда. Подчинившись, я неохотно сказал:
– Не только за этим.
– Ага! – воскликнул он и прошелся от камина к столу и обратно. – Что же на самом деле привело тебя сюда?
Я сердился все сильнее. Он как будто не рад был меня видеть. Мне многое хотелось с ним обсудить, и я собирался это сделать, но сейчас это желание пропало, и я предпочел бы уйти поскорее. Однако оставался один вопрос, который я обязан был задать.
– Скажи мне, Шут, – спросил я с нажимом, – как твоя картина? Уже сложилась? Или ты все еще гадаешь на кофейной гуще?
– О, и на ней тоже, – жизнерадостно воскликнул он, скрещивая руки на груди. – Но дело все еще темное. Я жонглирую шерстью, ножницами и ткацкими станками, но все никак не пойму, что из них сложится – саван для покойника или пеленки для младенца.
– Значит, ты все еще не собираешься рассказать мне, зачем ты приехал в Белую Землю? – мрачно спросил я.
– О, по тысяче разных причин! – ответил он. – Какую из них ты бы предпочел? Жажда приключений? Желание развеяться? Или стремление остыть и прохлаждаться в чудесном северном климате? Может быть, официальную версию – что меня привела сюда любовь?
Я стиснул зубы. Я знал, кем считают Кофетри при дворе, но не желал слышать это еще и от Шута, поэтому резко встал.
– Я готов слушать твои загадки, если в них кроется ответ, но если в них есть только отказ от ответа, оставь их при себе, – сказал я, шагая к двери.
– Ах, знал бы это я сам! – пробормотал Шут себе под нос, когда я уже выходил, но я предпочел этого не услышать.
Я понимал, что сердиться на Шута бесполезно, однако перестать не мог. Как будто мало было нашего неприятного разговора, вечером за ужином слуга передал мне небольшой мешочек; развязав его, я обнаружил несколько мешочков поменьше, в них оказались соль и те пряности, которыми сдабривал еду Шут. Я попытался поймать взгляд Кофетри, но она не поворачивалась ко мне, а когда я сам решился дойти до женского стола, ускользнула танцевать раньше, чем я успел ее догнать. Я рассердился еще сильнее, чем прежде: несмотря на неприятный и странный разговор, я все еще хотел увидеться с Шутом снова, поговорить по-настоящему. Мне не хватало дружеского понимания, которое обычно находил в его обществе. Хотя воины принимали меня в свой круг, но некоторые разговоры при мне замолкали, а другие были непонятны. А единственный, при ком не нужно было просчитывать каждый шаг, отвернулся от меня, играя в свою игру, в которой мне, видимо, не было места.
В конце концов я нашел способ снять напряжение – тренировку. Таргарх, рыжебородый воин, сидевший со мной за одним столом – капитан замковой стражи – заинтересовался тем, как я владею оружием, и мы проводили тренировочные бои, когда находили время. Его топор выглядел раза в два больше и тяжелее моего, но сам он был куда неповоротливее; проиграв в первой схватке, я разогрелся и сумел дважды достать противника. По сумме результатов наши силы были примерно равны; но поединки с Таргархом отнимали много сил, и после них я оказывался вымотан подчистую, настолько, что вряд ли смог бы думать о чем-либо. Время от времени я дрался и с другими стражниками, но они были либо заметно слабее меня, либо слишком сильными, чтобы наши поединки доставляли удовольствие.
Однако сегодня у меня неожиданно появился новый партнер. Еще во время очередной схватки с Таргархом я заметил краем глаза яркое пятно в кругу зрителей. Когда же мы закончили бой – на этот раз вничью – и я отошел в сторону, отлепляя от спины насквозь промокшую рубаху, то увидел, что ярким пятном был принц Арлет со свитой. Он наблюдал за мной с нечитаемым выражением на раскрашенном лице, изящно склонившись к шептавшему ему что-то на ухо Стерену.
На площадке сошлись двое с мечами, а я пока отдыхал. Таргарх подошел ко мне и попросил показать прием, которым я достал его в последний раз. Пока мы занимались этим, бой закончился.
– Том Баджерлок! – окликнули меня, и я обернулся. Круг зрителей притих. Принц стоял на площадке без камзола, в одной рубашке, его длинные пепельные локоны были связаны лентой. Он держал в руках боевой топор, меньше и легче моего, и я даже отсюда видел качество работы – оружие выглядело просто, но знаток понимал, что это вещь, ценная и по стоимости, и помимо нее.
– Ты хорошо дерешься, Том, – сказал принц без обычной манерности. – У меня давно не было славного противника. Сразишься со мной?
Я окинул его оценивающим взглядом, надеясь, что это не сочтут наглостью. Принц еще не лишился юношеской нескладности, но под своими роскошными нарядами оказался жилистым и мускулистым, с широкими плечами и ладонями. Искоса я осмотрел зрителей, пытаясь понять, что происходит. Я не знал, насколько принято в Белой Земле представителям королевского дома драться с кем попало, пусть даже и в тренировочном бою; одной случайной – или намеренной – ошибки было бы достаточно, чтобы принц не поднялся с пола площадки. Однако в лицах зрителей я не увидел ничего, кроме интереса одних бойцов к схватке двух других бойцов. Я перехватил свой топор поудобнее.
– Хорошо, нарад Арлет, – кивнул я, становясь напротив него.
Честно говоря, я не ожидал от принца такой ловкости и силы. Мне казалось, что он будет неплохим бойцом, но не выше среднего; однако пришлось попотеть, чтобы просто выдержать его яростный напор. На его стороне была энергия молодости и свежесть сил; я мог противопоставить ему только опыт и искусство. Наш бой затянулся надолго, и я почувствовал, как теряю силы. Принц ухмыльнулся и провел обманный удар, который я не сумел отследить и который швырнул меня на землю; падая, я дотянулся обмотанным тряпьем лезвием своего топора до ноги принца, и тот рухнул на одно колено.
Вокруг одобрительно зашумели. Арлет поднялся первым; он не подавал руку, чтобы мне помочь – здесь это было не принято – но когда я встал и отряхнулся, он протянул мне ладонь и широко улыбнулся. Рукопожатие у него было крепким и надежным, без лишней силы, которой обычно пытаются продемонстрировать свое главенство.
Воины провожали принца сдержанной похвалой, с заметной долей удивления. Однако на выходе с площадки его свита расступилась, пропуская королеву, которая охнула и принялась громким шепотом выговаривать принцу и пытаться осмотреть его ногу. Я видел, как он отстранил ее, и как мужчины из его свиты осторожно оттеснили королеву в сторону; однако к этому времени на губах у многих воинов появилась скептическая усмешка, а другие отвернулись. Я мысленно покачал головой: ни одной другой женщине в Белой Земле не позволили бы так ворковать над сыном, но статус королевы давал ей больше прав, чем другим женщинам. Арлет недовольно поморщился и изящным жестом распустил ленту, так что локоны рассыпались по плечам. Жеманно откинув прядь со щеки, принц удалился вместе со своим кружком.
Через пару дней, когда я шел по галерее вдоль стены замка, мое внимание привлек шум у ворот. Когда я обнаружил его причину, то не мог не удивиться: в замок приехал кукольный театр Маркед. Со стены я наблюдал за тем, как вводят в ворота своих тяжело груженых мулов, и как суетятся актеры и слуги, а Маркед, возвышаясь среди них, неподвижная, как скала, отдает приказания на смеси из двух языков – Шести Герцогств и Белой Земли.
Позже, пока я переодевался к ужину, в дверь робко постучали. Оказавшийся на пороге мальчишка-паж робко поинтересовался, не у меня ли нара Кофетри. Кажется, я рявкнул «Нет!» слишком резко, потому что он побледнел и немедленно испарился.
Выйдя из комнаты, я все еще размышлял о том, почему кто-то вздумал искать Кофетри в моих покоях, и, наверное, из-за этого заблудился. Свернув не туда, вместо пиршественного зала я вышел во внутренний двор, где искрился на солнце снег. Проще всего было пересечь его; но я заметил два силуэта, слившихся в один, и остановился в тени колонны. Я узнал сразу обоих: это были принц и Илейда. Илейда прижималась к принцу, как ко мне при нашей злополучной встрече в галерее; шаль сползла к ее ногам. Принц осторожно придерживал ее за плечи и что-то едва слышно шептал. Она отвечала, иногда начиная говорить громче, и тогда он отчаянно уговаривал ее снизить голос – я не разбирал слов, но это и так было понятно.
Потом от теней на другой стороне двора отделился еще один силуэт: Кофетри. Она торопливо зашагала по скрипучему снегу к этим двоим. Подхватив шаль с земли, она накинула ее на плечи Илейде и тоже что-то зашептала. Илейда внезапно поникла, уже знакомым мне птичьим жестом склонила голову и отступила от принца. Кофетри получше укутала ее в шаль и повела прочь, не переставая успокаивающе говорить на ухо. Принц еще с минуту стоял на месте, отвернувшись, неловко опустив руки и голову. Потом он расправил плечи, накрутил развившуюся прядь на палец и легко зашагал к пиршественному залу.
В зале произошли изменения: столы рядом с королевским были сдвинуты, и на их месте настелили помост, а на помосте возвышалась уже знакомая мне конструкция – палатка на длинных шестах. Вокруг нее еще суетились актеры. Я сел на свое место: зал гудел в предвкушении представления, и воины за моим столом не могли говорить ни о чем другом.
Наконец вошел король, актеры скрылись с глаз, и слуги принялись разносить еду. Только после второй перемены блюд, когда первый голод был утолен, Арттар приказал начинать представление. Хотя я ожидал кукольного спектакля, но начали вовсе не с него. На высоком табурете, предназначенном для музыкантов, уселся менестрель, перебрал струны лютни, привлекая внимание, и начал играть. Я уже по проигрышу понял, что за баллада прозвучит, и у меня свело зубы. К лютне добавились флейта, на которой играл высокий худой мужчина, и бубен Монетки, а потом менестрель начал «Башню острова Антлер». Потом я увидел новинку, внесенную театром Маркед в представление – несколько актеров, одетых кто как пираты, кто как баккипские солдаты, выскочили на помост и закружились в танце, изображающем драку. Так содержание песни сразу стало понятно тем, кто не знал языка, на котором она пелась. Изображение получилось весьма достоверное, и белоземцы, похоже, были с этим согласны: вскоре победным строкам припева о «сыне Чивэла, чьи глаза горели огнем, и в чьих жилах текла королевская кровь» вторили хлопки и топот белоземских воинов. Сам «сын Чивэла» в исполнении танцора размахивал топором явно со знанием дела, но выглядел куда более грозно, чем я – хотя, вероятно, в тот день я был именно таким свирепым зверем. После окончания песни Монетка звонким чистым голосом пересказала ее содержание на белоземском, чем вызвала новый хор одобрительных голосов. Менестрель с музыкантами исполнил еще несколько песен, таких же боевых и триумфальных, посвященных победам королей Шести Герцогств и славе воинов королевства. Танцоры больше не появлялись, но Монетка каждый раз пересказывала сюжеты песен. Некоторое время музыканты просто играли, а потом, когда в зале хруст костей и чавканье сменились разговорами, слуги пригасили факелы, и начался кукольный спектакль.
Как только раздвинулся занавес на высокой сцене, я понял, что теперь мне удастся посмотреть с начала тот спектакль, финал которого я застал прежде, о Верити, драконах и войне с красными кораблями. Он начинался с того, что стареющий король Шрюд называл наследником принца Верити и ставил его во главе флота, сражавшегося с красными кораблями. Я невольно отмечал отличия от настоящей истории, какой я ее знал. Регал не пытался интриговать против брата и отца; это соответствовало принятой Чейдом политике, по которой Регала представляли бесталанным правителем, но отнюдь не злоумышленником. Таким он и был в пьесе – щеголем, который говорил глупости из лучших побуждений и то и дело влипал в смешные ситуации. Хотя тот, кто придумывал сюжет, явно обладал немалым остроумием, мне было трудно воспринимать Регала как комического персонажа и смеяться над его неудачами. Король Шрюд выглядел хотя и старым, но здоровым и проницательным – вовсе не разбитый болезнью и одурманенный дымом старик, которого я помнил. Зато Кетриккен и Верити ничем не отличались от себя настоящих. Себя я в спектакле не увидел, и неудивительно: «бастард, наделенный Уитом» был слишком сомнительной фигурой. Зато там был королевский шут, который комментировал происходящее и заполнял паузы, необходимые для смены декораций. Но хотя остальные куклы были как две капли воды похожи на своих прототипов, в лице этой фигурки я, сколько ни искал, не находил ничего общего с тем Шутом, которого знал и помнил.
Финал пьесы, в котором Верити пробуждал драконов своей кровью и летел на них сражаться с красными кораблями, сопровождался одобрительным гулом в зале. По окончании пьесы сам король поднялся, громко хлопая; принц Арлет сдержанно поаплодировал, и его лицо выразило удовольствие.
Я сам находился под глубоким впечатлением от спектакля – великолепного, даже если не учитывать то, что он пробудил во мне немало воспоминаний и переживаний, которые я как будто давно похоронил. Но как раз из-за них мое впечатление было двойственным: удовольствие мешалось с напомнившей о себе болью, со страхами и потерями тех дней. И с чувством одержанной победы, конечно – но оно было слишком щедро приправлено горечью.
@темы: фики, Р. Хобб, Шут и Убийца
-
-
08.05.2009 в 20:46-
-
08.05.2009 в 21:51А загадок все больше. Я скоро совсем запутаюсь... А Фитц запутался так, что дальше уже некуда.
-
-
08.05.2009 в 22:24-
-
08.05.2009 в 22:54-
-
08.05.2009 в 22:54А сам текст просто потрясающий
-
-
09.05.2009 в 01:09-
-
09.05.2009 в 13:14Янтарь
*ник был взял до прочтения книг Р. Хобб*
-
-
09.05.2009 в 19:53-
-
10.05.2009 в 13:30А Шут спектакль смотрел? Может, тоже еще вспомнит былое и чуть-чуть приоткроется...
Спасибо!
-
-
11.05.2009 в 05:58растворяется в мечте Фитц давно уже запутался. Когда женился на Молли.
Глинтвейн Спасибо большое
Sei За "каноничность" отдельное спасибо.
x.l Fitz is stupid, что поделаешь
Гость Пожалуйста
*galateya*
April May Разумеется, Шут смотрел спектакль
-
-
11.05.2009 в 16:46-
-
13.05.2009 в 01:33С очень очень большим нетерпением буду ждать продолжение. История замечательная и так не хочется, чтобя она когда-нибудт заканчивалась. Напротив - только чтобы страницы все появлялись и появлялись.... ))))))
-
-
15.05.2009 в 15:55Благодаря вам, уважаемая Saint-Olga, сага Хобб снова заиграла. Спасибо огромное!
-
-
17.05.2009 в 23:50Спасибо большое за отзывы!
Продолжение будет как только, так сразу.
-
-
21.05.2009 в 10:32М.
-
-
31.05.2009 в 01:23-
-
01.06.2009 в 12:34Спасибо.
-
-
09.06.2009 в 22:35-
-
14.06.2009 в 16:05Герои очень каноничны, ревнующий Фитц - прелесть.
Жду продолжения )))