Фандом: Робин Хобб, "Сага о Шуте и Убийце"
Первые читатели: origami и Кларисса
Бета-читатели: Helga и origami
Объем: novel-length
Pairing: очевиден
Рейтинг: неторопливо нарастающий до R (а тем, кто любит погорячее, обещаю бонусом высокорейтинговые драбблы)
Summary: Прошло семь лет, и Фитц доволен своей жизнью. Но случай снова сводит его с Шутом. К чему приведет новая встреча Пророка и Изменяющего - и двух людей, чья близость преодолела даже смерть?
Эпиграфы: романы Робин Хобб в официальном переводе издательства ЭКСМО
Размещение: обсуждаемо, но только после того, как текст будет окончательно выложен здесь.
Ранее: Пролог 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 Эпилог
ГЛАВА 17. ТАНЕЦ НА СНЕГУ
Я взял кружку с бренди и обнаружил, что она пуста. Мне стало интересно, сколько я уже выпил, а потом решил, что для одного вечера достаточно.
– Завтра, Шут. Завтра. Дай мне хорошенько выспаться и решить, как лучше рассказать тебе о том, что произошло дальше.
Неожиданно его изящные пальцы сомкнулись вокруг моего запястья как и всегда, они были холодными.
– Подумай, Фитц. Но не забывай… – Казалось, он не знает, как лучше сказать то, что собирался. Он заглянул мне в глаза, и в его тихом голосе послышалась мольба. – Расскажи мне все, что сможешь, в подробностях, я ведь никогда не знаю, что мне необходимо услышать, пока не услышу это.
И снова его взволнованный взгляд проник мне в душу, вывел из равновесия.
– Загадки. – фыркнул я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал легко и непринужденно, но получилось, что я лишь подтвердил слова Шута.
– Загадки, – согласился он. – Загадки, ответами на которые можем стать мы с тобой, если только сумеем узнать вопросы. – Он посмотрел на свои пальцы, сжимающие мое запястье, и разжал их. Потом грациозно, словно кошка, поднялся на ноги и потянулся, как будто пытаясь поставить на место все свои косточки и суставы, чтобы снова стать целостным. – Иди в постель, Фитц, – сказал он мне, точно ребенку. – Отдыхай, пока можешь. Я хочу еще немного подумать, а бренди ударило мне в голову.
– Мне тоже, – признался я, и Шут протянул мне руку, за которую я с благодарностью ухватился. Он легко поставил меня на ноги, я покачнулся, он подался вперед вслед за мной, схватил за локоть и помог сохранить равновесие. – Потанцуем? – предложил я, заикаясь.
– А мы и так танцуем, – с серьезным видом ответил Шут. Словно прощаясь с партнершей по танцу, он низко склонился над моей рукой, но я ее вырвал. – Надеюсь, я тебе приснюсь, – мелодраматичным тоном заявил он.
– Спокойной ночи, – ответил я, стоически не поддавшись на его подтрунивание.
Я направился к своей кровати, и волк с тихим стоном последовал за мной. Он редко спал дальше чем на расстоянии вытянутой руки от меня. Я сбросил одежду на пол, натянул ночную рубашку и повалился на кровать. Волк уже выбрал себе местечко на холодном полу неподалеку. Я закрыл глаза и, опустив руку, погладил его густую шерсть.
– Приятных тебе снов, Фитц, – проговорил Шут, и я открыл глаза. Он уселся в свое кресло у погасшего камина и, улыбаясь, смотрел на меня. – Я тебя покараулю, – с важным видом заявил он.
Я покачал головой и помахал ему рукой, а потом меня поглотил сон.
читать дальшеВ казарме только и разговоров было, что о вчерашнем представлении. Драконы произвели впечатление на белоземцев, особенно после того, как я подтвердил, что они действительно выглядели так, как куклы в спектакле, и так же соотносились с людьми по размерам. Мне пришлось сказать, что я присутствовал при их прибытии в Баккип – как иначе я мог подтвердить свои слова? – и на меня немедленно набросились с расспросами о сражении. Но я сумел отговориться тем, что охранял королеву в замке, и потому не участвовал в сражении. Это несколько снизило мой авторитет – по мнению белоземцев, настоящий мужчина должен был стремиться в гущу сражения, а не отсиживаться в крепости возле женской юбки – но я добавил, что выполнял личный приказ моего короля, и набрал очки обратно. Я сделал мысленную заметку записать все это, чтобы проинформировать позже Розмари и Чейда, во избежание противоречий.
Удивительно, но я обнаружил, что мне не хватает Чейда. За годы владения Скиллом я привык время от времени переговариваться с ним, и обычно меня раздражало то, как он вламывался в мое сознание в любое время дня и ночи; однако сейчас, когда всем контактам препятствовала созданная отравой стена, я понял, что скучаю без него. Мне не хватало и других, особенно Неттл – о, как мне не хватало Неттл! Я старался не позволять себе переживать зря, но, вспоминая о трудностях перехода через горы, я не мог не страшиться опасностей, подстерегавших в пути мою дочь. Я волновался и за Молли, и за ее детей, и за Дьютифула – за всех, неожиданно для себя обнаруживая, сколько тревог может принести невозможность узнать что-то немедленно. Дни до прибытия посольства, которое должно было привезти новости, тянулись для меня невыносимо медленно.
Отправившись навещать Ластвилла в конюшне, я встретил Монетку. Она расчесывала длинную гриву маленькой белой лошадки. Я остановился возле стойла и подождал, пока она меня заметит.
Секунду она щурилась, разглядывая мое лицо в полумраке, а потом улыбнулась:
– А, господин, который любит швыряться деньгами!
Почему-то она была совсем не удивлена встретить меня здесь, за много миль от места нашего знакомства. Это было странно и тревожно; тем не менее, на ее улыбку невозможно было не ответить.
– Представление было великолепным, – сказал я искренне.
– Спасибо, – кивнула она и вдруг хихикнула: – Знаете, сколько людей начинают знакомство с этой фразы? Мне уже кажется, что это такое новое «здравствуйте»!
Я смутился, но она, заметив это, рассмеялась.
– Не обращайте внимания, я вечно говорю глупости. Так что, значит, вам понравилось? Мы добавили много новых шуток с тех пор, как показывали его в Бакке…
– Я не видел его полностью до вчерашнего дня, – сказал я. – Только финал. Так что сравнить я не смогу, но то, что я видел вчера, мне очень понравилось.
– Вот и чудно, – сказала она, выбирая белые волосы из гребня. – О! Не хотите ли прийти на сегодняшнее представление?
– Вечером, на пиру? Я и так там буду, – сказал я.
– Нет, не на пиру, – помотала она головой; две тугие толстые косы метнулись по плечам. – После полудня мы показываем другой спектакль, для королевы и ее двора. В женском крыле.
– С удовольствием, – ответил я. Я был рад любому развлечению; к тому же мне никак не удавалось познакомиться толком с королевой и ее фрейлинами – мы не встречались иначе как за ужином, и я не мог найти повод посетить женское крыло. Как я понимал, женщины в Белой Земле занимали положение куда ниже, чем в Шести Герцогствах, и никак не участвовали в политической жизни страны. (Это была одна из причин, по которой я не мог понять приверженности Шута женской личине в этой стране. Там, где лорд Голден или другой мужчина оказывался уважаемым человеком, Кофетри была лишена почти всех прав и возможностей.) Тем не менее, мне казалось необходимым составить хотя бы поверхностное впечатление о них.
– Вам, наверное, будет интересно, – продолжила Монетка. – Это новый спектакль, мы хотели сначала показать его на первом выступлении, но Кофетри нас отговорила. Она сказала, что король и его двор вряд ли оценят сюжет. Поэтому мы показали «Короля Верити». Я люблю этот спектакль, особенно драконов. Настоящие, должно быть, такие красивые!
Я пожал плечами.
– Жаль, что меня не было в Баккипе, когда они туда прилетали. И я никогда бы не подумала, что дракон может быть как кабан с крыльями. Но Кофетри говорит, что видела их вблизи, и вырезала в точности такими, какие они были – а значит, они такие и есть. Она очень похоже вырезает, я вас сразу узнала… – Монетка внезапно осеклась и осторожно посмотрела на меня, проверяя, заметил ли я ее оговорку или пропустил мимо ушей. Я решил не притворяться, что не заметил.
– Сразу узнала? Где же ты меня видела? – спросил я, внимательно глядя на нее. Она покусала нижнюю губу, явно очень раздосадованная своей оплошностью. Но я ждал ответа, и она наконец пробормотала:
– Обещаете никому не говорить, что я вам сказала? Я не должна была…
– Я не скажу, – заверил ее я.
Она выглядела не слишком уверенной, но все же ответила:
– У Кофетри была кукла с вашим лицом, только моложе – совсем мальчик. Она все время ее сажала где-нибудь рядом, когда работала. А когда спрашивали, кто это, улыбалась так… – Монетка живо изобразила грустную, загадочную и мечтательную улыбку. Мне легко было представить ее на лице Шута.
– Я никому не расскажу, – повторил я. Монетка отвернулась и погладила лошадь. – И приду на представление, – добавил я, пытаясь поднять ей настроение.
– Приходите, – кивнула она, но плечи у нее все еще были поникшими.
Впрочем, когда после полудня я отыскал Монетку в женском крыле, она снова уже была жизнерадостной и звонко смеялась. Я не сразу решился войти в комнату: довольно просторная, она все равно казалась маленькой для всех женщин, которые там собрались. Они встретили меня взглядами удивленными, непонимающими и даже испуганными.
Но Монетка замахала мне рукой:
– Проходите! Садитесь… ох, где место найдете. Я и не думала, что их здесь так много!
Женщины рассаживались на лавках, расставленных полукругом перед маленькой сценой кукольного театра, вознесенной на шесты. Она выглядела опасно наклоненной, но пройдя вдоль полукруга сидящих, я понял, что это для того, чтобы им удалось хоть что-нибудь разглядеть. Я поискал себе место; все женщины, увидев, что я смотрю на свободные места рядом с ними, отводили глаза и торопливо пододвигались, уступая. Это было неожиданно и неуютно. Но тут я увидел Кофетри. Она сидела рядом с Илидой, закутанной в неизменную яркую шаль, и так же, как остальные, отвела глаза. Я почувствовал, что снова начинаю сердиться; Шут решил опять избегать меня, даже сейчас? Я решительно занял место рядом с ним и только потом заметил, что по другую руку от меня оказалась сама королева. Она сидела прямо и смотрела ровно перед собой, и ничем не выдавала своего неудовольствия, но я был уверен, что совершил грубейшее нарушение этикета. Тем не менее, когда я попытался встать и уйти, то почувствовал крепкую хватку на запястье. Посмотрев, я увидел, что меня удерживает Кофетри. Взглядом она приказала мне сесть на место. Со стороны сцены дробно зазвенел бубен, и мне пришлось подчиниться: представление началось.
Для этого спектакля театр выбрал рассказ о сватовстве Дьютифула, в Шести Герцогствах уже превратившийся в легенду и разошедшийся по свету во множестве баллад. Кукла-Дьютифул оказалась похожа на оригинал как две капли воды и была явно той же работы, что куклы из «Драконов Верити». События в спектакле разворачивались куда стремительнее, чем я помнил: торжественный приезд нарчески (набитый придворными зал был нарисован на большом куске ткани, а часть фигур обклеены парчой и шелком, так что их одежды даже колыхались от ветра), помолвка и принесение клятв обеими сторонами, и отплытие кораблей. Эта сцена вызвала у меня воспоминания, которые я старался не трогать – как лорд Голден стоял на причале, и как я отводил от него глаза… Я предал тогда Шута, и хотя он простил мне это предательство, я сам не мог найти себе оправданий, несмотря на то, что действовал, как мне казалось, на его благо, пытаясь его защитить.
От этой мысли меня внезапно пробрало холодом. Я собирался тогда защитить его от смертельной опасности, но все равно привел прямиком на встречу с ней. Теперь я тоже хотел защитить его – но не получится ли, что мои действия окажутся бессмысленными, и от судьбы нельзя уйти? Хотя в прошлый раз мне ведь удалось отменить ее решение! Однако в последние дни я слишком старательно лелеял свою обиду на Шута и совершенно забыл об истинной цели своего приезда в Белую Землю. С другой стороны, сам Шут не верил мне и не подпускал меня близко, проводя все время с Илимом и белоземскими женщинами и не говоря мне ни слова о своих планах и предположениях. Как я мог действовать в такой ситуации?
За размышлениями я пропустил момент прибытия отряда на Аслевджал. Я не ожидал, что в спектакле появится Белый Пророк, хотя он упоминался в балладах. Но выступившая навстречу принцу фигура в белом плаще, закрывающем лицо, и с возвышенными речами ничем не напоминала лорда Голдена. Да и вся история мало была похожа на то, что я видел своими глазами; но в конце концов, это была баллада, а они всегда врут. «Башня острова Антлер» тоже мало походила на то, что вспоминалось мне. Тем не менее, этот спектакль еще больше, чем «Король Верити», заставлял меня воскрешать воспоминания, которые я хранил в дальних углах своей души, стараясь туда не заглядывать.
И вот наконец Айсфир положил голову к очагу нарчески-матери, и Эйлианна и Дьютифул слились в заключительном объятии. Финальный брачный танец Айсфира и Тинтальи изображали не куклы, а люди – Монетка и танцор, исполнявший прежде роль «сына Чивэла», наряженные в замысловатые костюмы, которые делали их действительно похожими на драконов; они чудом умещались на крохотном пятачке перед сценой. За ними наблюдали в полной тишине, а когда они тоже обняли друг друга, повторяя позу застывших кукольных фигурок, женщины дружно ахнули и заговорили наперебой, восхищаясь спектаклем.
Я же сидел словно между двух статуй. С одной стороны от меня была королева; за все время действия она не шевельнулась и даже сейчас не двигалась, все еще глядя на сцену, где стояли обнимающиеся фигурки. С другой была Кофетри. Она застыла на месте, невидяще глядя на сцену. Я вдруг понял, что не чувствую руки; она так и не отпустила ее, а я не заметил этого, и моя кисть занемела, стиснутая сильными пальцами. До меня запоздало дошло: если меня пробирал холод от воспоминаний об Аслевджале, что этот спектакль должен был сделать с Шутом?
Я осторожно коснулся другой рукой его плеча и позвал его: «Шут», как называл обычно, пользуясь тем, что здесь вряд ли кто-нибудь знал язык Шести Герцогств. Он вздрогнул и изумленно посмотрел на меня. Потом зажмурился и, разжав пальцы на моем запястье, потер лицо.
– Я… задумалась, – сказал он голосом Кофетри. Посмотрел прямо на меня и добавил: – Спасибо, Том.
– Не за что, – буркнул я, поднимаясь. – Тебе не стоило смотреть этот спектакль, раз уж тебе было известно его содержание.
Он покачал головой.
– Я не желаю бежать от того, что вызывает воспоминания, какими бы они ни были. Не желаю отказываться от воспоминаний. Мои воспоминания – это моя собственность, мое прошлое… все, что у меня осталось, – последние слова он произнес едва слышно, но меня словно окатило ледяной водой. Я сжал его плечо.
– О чем ты? – требовательно спросил я.
– О, не здесь же! – воскликнул он и светски улыбнулся. Я сообразил, что вокруг нас – двор королевы, и все женщины делают вид, что нисколько не обращают на нас внимания, но на самом деле пристально наблюдают. Я убрал руку и выпрямился, но продолжал выжидающе смотреть на Шута. Он сдвинул брови в размышлении.
– Сегодня ночью, – быстро проговорил он. – В лесу на запад от замка. Там у дороги три сросшихся дерева, за ними повернуть и прямо по тропинке. В полночь. Сможешь?
– Зачем… – начал я, озадаченный необходимостью ехать куда-то в зимний лес посреди ночи, но Шут покачал головой, отметая вопрос. – Хорошо, – сдался я.
– Я буду ждать, – пропел Шут голосом Кофетри, повернулся к Илиде и обратился к ней по-белоземски с вопросом о том, как ей понравился спектакль.
Хотя весь остаток дня я недоумевал, зачем нужно ехать в лес в такое время и в такую погоду, но за полчаса до полуночи мой конь тем не менее уже сворачивал по тропинке от трех сросшихся деревьев. Найти Шута оказалось несложно: я издалека заметил за деревьями теплый свет костра. Шут нетерпеливо поднялся мне навстречу. Едва я успел привязать Ластвилла, как он уже был рядом, протягивая мне маленький барабан, на которых играли здешние музыканты.
– Ты ведь сможешь отбить простой ритм, правда? – спросил он в ответ на мое удивление, пресекая всякие попытки задать вопрос.
– Думаю, да.
Уроки музыки, преподанные мне леди Пейшенс, дали понять, что чувство ритма у меня есть.
– Нужно бить вот так… – он показал мне, легко простучав пальцами по туго натянутой коже барабана. – Повтори.
Я повторил.
– Ты торопишься. Вот так, – он простучал ритм еще раз. Я повторил его снова, постаравшись быть как можно точнее. Ситуация казалась мне абсурдной – приехать за полночь в промерзший лес, чтобы стучать на барабане. Но Шут выглядел совершенно серьезным, так что я послушался его. Он заставил меня стучать, пока не был совершенно удовлетворен результатами. Потом он достал небольшой бубен и, велев мне продолжать, начал стучать в него кончиками пальцев, так что бубенцы тонко зазвенели. Они звучали в тон ритму, который отбивал я.
– Ты не собьешься с ритма из-за бубна? – спросил у меня Шут.
– Не думаю, – ответил я.
– Хорошо, – он кивнул так, словно я пообещал ему нечто важное. – Теперь слушай. Я сейчас буду танцевать, а ты играй. И ни за что – ни за что! – не останавливайся, пока не остановлюсь я.
– Что? – переспросил я, не поверив своим ушам. – Ты собираешься…
Шут только поднял палец, напоминая мне об обещании не задавать вопросов. Я замолчал, хотя слова так и рвались у меня с языка. Танцевать? Ночью, в заснеженном лесу? Ему не хватило танцев на пиру?
Шут скинул плащ и встал напротив меня, по другую сторону костра. Под плащом на нем был мужской костюм, а волосы туго заплетены в косу. Бубен тихо звякнул, когда он поднял его на уровень плеча.
– Не останавливайся, ни за что, – повторил он настойчиво.
– Я не остановлюсь, – неохотно буркнул я, хотя его требование начинало меня тревожить. Но Шут, похоже, был удовлетворен.
– Начинай, Фитц, – выдохнул он и прикрыл глаза.
Я начал отбивать показанный им ритм, все еще не понимая смысла происходящего и потому испытывая раздражение. Но спустя несколько ударов к звуку барабана присоединилось бренчание бубна, и мои сердитые мысли стали успокаиваться, словно расползаться – каждая обрывалась, не успев закончиться. А еще через минуту Шут покачнулся на месте и медленно пошел вокруг костра, ступая в такт нашему с ним ритму.
Я наблюдал за ним, отрешившись от всего остального, не думая уже о том, как мои пальцы стучат по барабану – они сами помнили, что им делать. Первые шаги Шута были осторожными, как будто даже неуверенными; но потом они ускорились, стали сложнее, как и ритм, выводимый бубном; потом он легко подпрыгнул, и бубен громко звякнул вместе с ним, и еще раз… Вскоре я уже не смог бы оторвать от него глаз, даже если бы захотел. Шут плясал вокруг костра замысловатый танец, в котором не было правил, не было фигур и па, но который был поразительно красив своей первобытной, стремительной силой. Бубен дрожал в его руках, подчеркивая каждое движение, и его звон казался мелодичнее свирели или лютни. Пламя костра, казалось, тоже плясало вместе с Шутом, и его тень металась по оранжевому от света огня снегу. Зрелище было завораживающее, прекрасное настолько, что становилось жутко. На секунду мне показалось, что я не имею права это видеть, никто не имеет, но ведь Шут не позвал бы меня, если бы это было так. Поэтому я позволил мысли ускользнуть вместе со всеми другими и продолжал ритм, которому, казалось, уже вторило даже мое сердце.
Иллюстрация Drake
Я не знал, сколько длился танец; но постепенно меня начала охватывать тревога. Хотя ритм не менялся, и Шут продолжал плясать, как и раньше, но теперь в представшем мне зрелище жуткого виделось больше, чем прекрасного. В движениях Шута мне померещилось, будто он бьется в огромных невидимых руках, а тень корчится на снегу, как раздавленный уродец. От ужаса мне перехватило горло, и я готов был прерваться, несмотря на предупреждения, но по-прежнему находился в своеобразном трансе, и чтобы выйти из него, нужно было приложить значительное усилие. Я вспомнил, как настойчиво Шут просил не останавливаться, и продолжил, хотя не мог быть уверен, что не совершаю тем самым серьезной ошибки. Наконец, когда моя тревога уже почти заставила меня поменять решение, я услышал долгое пронзительное трепетание бубна, который Шут держал в высоко поднятой руке – а потом бубен выпал из его пальцев на утоптанный снег, и Шут рухнул следом.
Я отшвырнул барабан и бросился к нему, внутренне холодея от мысли, что все же совершил ошибку, подчинившись его просьбе. Шут распростерся на земле ничком, его кожа блестела от пота, одежда прилипла к спине, одна рука легла в опасной близости от костра; но он дышал, часто и шумно. Я осторожно перевернул его и усадил, поддерживая за плечи. У него бешено колотилось сердце, выбившиеся из косы пряди прилипли ко лбу, он был даже не теплым, а горячим. Свободной рукой я ухватил горсть снега и стер с его лица пот. Шут застонал, протестуя, наверное, из-за холодного прикосновения, и внезапно открыл глаза. В первое мгновение у него был такой взгляд, словно он все еще видит что-то иное, чем поляну в лесу; потом он сосредоточился на мне, успокоенно вздохнул и чуть изогнул губы. Это трудно было назвать улыбкой, слишком легкой и в то же время серьезной она была; я никогда не видел подобного выражения на его лице; в нем сквозило нечто такое, отчего у меня сжалось сердце. Потом он моргнул, нахмурился, огляделся вокруг – и полуулыбка пропала. Он снова вздохнул, на этот раз устало, и хрипло попросил:
– Пить.
Я не знал, привез ли он с собой воду, и не думал, что он сейчас в состоянии мне объяснять, где она, поэтому просто вложил ему в полуоткрытые губы несколько комков снега, один за другим. Он проглотил их и слабо пошевелился, пытаясь подняться.
– Не двигайся, – сказал я, удерживая его на месте. Он был слаб как котенок.
– У меня в мешке, – проговорил он едва слышно. – Смена одежды и чай.
Прежде чем пойти за вещами, я одной рукой отстегнул свой плащ и уложил Шута на него, поближе к костру. Тем не менее, когда я вернулся со всем необходимым, он свернулся в клубок, обхватив себя руками за плечи, и дрожал, как в ознобе. Я набрал снег в обнаруженный в его мешке котелок и подвесил над огнем, а потом помог Шуту снять промокшую от пота одежду, вытереться насухо и надеть чистое. Он попытался проделать это сам, отослав меня, но я посчитал, что на этот раз могу пренебречь его стремлением к уединению, а он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. К тому времени, как он был одет и надежно завернут в плащ, вода вскипела, и я заварил чай по его наставлениям. Потом я лег на плащ рядом.
– Нам нужно вернуться в замок до рассвета, – сказал Шут негромко.
– До рассвета еще далеко. Ты можешь немного поспать, – ответил я.
Он лежал лицом к костру, глядя в огонь; я вытянулся у него за спиной, стараясь не прижиматься слишком сильно, но так, чтобы поделиться с ним своим теплом. Мне казалось, что я задремал, но, видимо, все равно продолжал прислушиваться к его дыханию, потому что вскоре заметил, что в нем что-то не так. Приподнявшись, я посмотрел Шуту в лицо. Он попытался отвернуться, но недостаточно быстро; я увидел, что по его щекам текут слезы.
– В чем дело? – встревоженно спросил я. Память немедленно воскресила случаи в прошлом, когда я видел Шута плачущим, и они до сих пор наполняли меня страхом потери. Он помотал головой, но я не пожелал оставлять вопрос без ответа. Глубоко вздохнув, Шут отозвался почти нормальным голосом:
– Все в порядке, Фитц. Я просто… устал.
Его слова ничуть не убедили меня, но по его твердому взгляду я понял, что больше ничего не добьюсь, по крайней мере, сейчас. Я лег обратно. Шут дышал ровно, но мне казалось, что он делает это специально, чтобы не привлекать больше моего внимания. Спустя минуту я осторожно положил руку на его напряженное плечо. Оно напряглось еще сильнее, но я не убирал ладонь, а Шут не стал ее сбрасывать, и, подождав, я бережно обнял его и привлек ближе к себе. Он словно застыл в моих руках – а потом внезапно всхлипнул и расслабился.
Я обнимал его, пока он беззвучно плакал – и пока он дремал, усыпленный своими слезами. Когда звезды стали указывать на приближение утра, я разбудил его, погасил костер и собрал вещи. Почти всю дорогу до замка мы проделали в молчании, и только когда выехали на ее последний отрезок, Шут заговорил:
– Я всегда считал, что полагаюсь только на себя. Очень неприятно бывает обнаруживать свою ошибку, когда оказывается, что теперь-то полагаться больше не на что и не на кого.
Я не понял, о чем он говорит; но его слова вызвали у меня сочувствие той горечи, которая в них прозвучала, и в то же время задели.
– Ты всегда можешь положиться на меня, – сказал я. Шут, ехавший рядом, повернулся ко мне. В темноте я не мог разглядеть выражение его лица; а спустя несколько мгновений он послал Топаза вперед, обгоняя меня на пути к замку.
Мы въехали в замок через неприметную калитку, где стражник был предупрежден и ждал нас. Я проводил Шута, покачивающегося от усталости, до его покоев, но он молча скрылся за дверью своей спальни, и я не стал задерживаться, не желая встречаться с Илимом. Однако когда я добрался до своей кровати, то заснуть не смог, несмотря на бессонную ночь. Шут обещал мне, что этой ночью я получу ответы на свои вопросы, но вместо этого задал мне новые загадки. Тем не менее, я не мог на него сердиться. Ничего не объяснив, он все же раскрылся мне, и я вдруг увидел то, чего не замечал прежде – горечь, граничащую с обреченностью, которая, казалось, сквозила в каждом его жесте и слове. От этого у меня перехватывало горло, и я не мог найти покоя, ворочаясь с боку на бок. Страх нависшей над ним неведомой опасности вернулся ко мне с новой силой; мне хотелось немедленно встать и убедиться, что с ним все в порядке. Я был совершенно искренен, когда говорил, что он может на меня положиться, и теперь стремился подтвердить слова действием, потому что не был уверен, что Шут верит мне.
Едва дождавшись утра, я поднялся, переоделся и отправился на кухню. Я предполагал, что Шут может еще спать, приходя в себя после ночной прогулки, но ждать в комнате было выше моих сил. Без особого аппетита перекусив, я сидел в углу кухни, слушая болтовню кухарки и дожидаясь, когда пришлют слугу за завтраком для Кофетри. Но вместо него я дождался мальчика, отправленного за мной королем.
Вызов был настолько неожиданным, что, следуя за пажом по замку, я перебрал десятки вариантов его возможных причин и десятки же вариантов своих ответов на них. Меня привели в часть замка, в которой я еще не бывал; король ждал меня в небольшой жарко натопленной комнате, вместе с советником и притулившимся в углу писарем. Они выглядели встревоженными, но серьезной угрозы я не заметил. Король окинул меня взглядом и кивнул советнику; тот выступил вперед.
– Том Баджерлок, – начал он, вскинув голову; он был невысокого роста, узкоплечий и пухлый, и все время пытался казаться выше и крупнее, без особого успеха. – Каким образом ты ведешь переписку с людьми своей земли, которые едут сюда?
Я удивился. Вопрос был сформулирован странно: неужели меня подозревали в шпионаже? Подозрение было естественным, но я не видел для него серьезных причин – посольство все равно ехало в Белую Землю, и было очевидно, что не имеет смысла изыскивать способы отправлять письма приближающемуся через труднопроходимый перевал каравану. Или было что-то, что я упустил и о чем бы должен был сообщить Розмари?
– Я не веду с ними переписки, – ответил я вслух ровным тоном.
– А как должен был? – повысив голос, спросил советник.
Я пожал плечами:
– Никак. Я должен был дожидаться тут, подготовив все к их прибытию.
– Однако они ожидают от тебя сообщения! – обвинительным тоном заявил советник. Прежде чем я успел ответить, король жестом призвал к тишине.
– Плонад, ты все усложняешь, – добродушно сказал он советнику, а потом повернулся ко мне: – Не по мне все эти тонкие игры, Том. Видишь ли, люди твоей земли прибыли в Белую Землю, но остановились в дне пути отсюда. Наше посольство только что вернулось, но вместо гостей они привезли письмо, в котором говорится, что люди твоей земли потеряли связь с тобой и пока не убедятся, что все с тобой в порядке, не двинутся с места.
Я был поражен. Эта сторона моей потери магии не приходила мне в голову, однако сейчас, когда я задумался, казалась совершенно логичной. Неттл, потеряв со мной связь, должна была встревожиться и немедленно сообщить об этом Розмари; а так как потеря контакта вполне могла означать мою смерть или какой-то другой заговор, посольство, естественно, приняло предосторожности и не стало соваться в возможную ловушку. Плохо было то, что упоминание «связи» в письме вело к расспросам, а я не хотел рассказывать королю о Скилле. Но как еще мне было объяснить, каким образом я должен был обмениваться сообщениями с гостями из Шести Герцогств, если не через переписку?
Видя, что король ждет ответа, да и в глазах у советника мелькает подозрение, я попытался выкрутиться. Я знал, что хотя высшая магия Скилла здесь неизвестна, но белоземцы знакомы с низшими видами магий, в том числе и с прорицанием, хотя доверяют им мало.
– Ваше величество, – начал я, – моя дочь, которая едет в числе других гостей, немного владеет прорицанием с помощью чаши с водой. – Это было почти правдой, Чейд учил Неттл этому искусству, но безуспешно. – Мы договорились с лордом Лалвиком, что Неттл будет смотреть в воду по вечерам, смотреть на меня, и так мы будем поддерживать связь. Однако у меня нет никакой возможности убедиться, работает ли этот способ или нет. Возможно, прорицание ей не удалось; так часто случается, особенно в тяжелых условиях.
Советник по-прежнему всем видом выражал сомнение, но Арттар только покачал головой.
– Глупый способ. Нельзя полагаться на магию, это все сказки. Что ж, – он задумчиво пощипал бороду, – видно, гости до нас не доедут, пока не убедятся, что с тобой все в порядке. Советник поедет им навстречу; ты отправишься с ним. Если вы тронетесь в путь немедленно, то к ночи будете на месте.
Я так и не успел повидать Шута до отъезда; когда король Арттар говорил «немедленно», он именно это и имел в виду, поэтому мне едва дали время одеться потеплее. В деревушке, где остановились гости из Шести Герцогств, не было постоялого двора, и их разместили по домам жителей; староста уступил знати свое жилище, перебравшись на время к сыну. Мы прибыли затемно, но оставленный старостой слуга угодливо сообщил, что иноземные господа еще не спят, и проводил меня в зал. Сидевший во главе стола лорд Лалвик первый поприветствовал меня кивком. Его заметная приязнь, обычно вызывавшая у меня неловкость, сейчас заставила разлиться тепло в груди. Я слышал знакомую речь, видел знакомые лица и заново осознавал, как сильно соскучился по Шести Герцогствам.
Одна из девушек обернулась и бросилась ко мне, споткнувшись о скамью. Я едва успел раскрыть объятия ей навстречу – это была Неттл. Она порывисто прижалась ко мне, и я мог только обнять ее в ответ.
Через пару мгновений она отодвинулась. Увидев выражение ее лица, я мысленно сжался: у них с матерью было много общих талантов, и умение отчитывать так, что хотелось провалиться сквозь землю, входило в их число. Но хотя она набрала полную грудь воздуха, и я уже приготовился выслушать немало нелестного, Неттл вдруг выдохнула и пожала плечами.
– Ты и сам все знаешь, – сказала она сердито. – Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Но с тобой все в порядке, – она сжала мою руку, словно лишний раз убеждаясь в этом. – Почему ты молчал все это время? Что случилось?
Я открыл рот, чтобы ответить, но посмотрел через ее плечо на накрытый стол и в ужасе перевел взгляд на нее.
– Ты что-нибудь здесь ела? – спросил я торопливо.
– Да, – сказала она, явно удивленная и встревоженная страхом в моем голосе.
– Как ты себя чувствуешь? – напряженно спросил я.
Она пожала плечами:
– Лучше, чем когда я сюда приехала.
Я не понимал, как такое возможно. А сидевшие за столом прислушивались к нашему разговору, и на их лицах недоумение сменялось тревогой. Лорд Лалвик уже закончил официальную часть знакомства с советником Плонадом и теперь развлекал его светской беседой, явно не рискуя говорить ни о чем серьезном, пока не прояснит ситуацию; он и без того проявлял излишнее терпение, позволяя мне поприветствовать дочь прежде, чем отчитаться перед ним, поймал мой взгляд и кивком приказал подойти ближе. Давно моя личина стражника не была настолько неудобной. Я был вынужден оставить Неттл.
– Как я вижу, с вами все в порядке, Том, – мягко сказал лорд Лалвик, жестом приглашая меня сесть рядом.
Я не принял приглашения.
– Да, сэр, – ответил я. – Если позволите, я хотел бы поговорить с вами позже, – взглядом я нашел сидевшую рядом Розмари, давая понять, что мне важнее пообщаться с ней.
– Разумеется, – кивнул Лалвик. – Но вы только что прибыли; теперь, когда ваше благополучие не вызывает у нас тревоги, и если вы не имеете сообщить что-то, что может стать новой причиной для нее – не имеете? Прекрасно… так вот, я не вижу смысла торопиться. Поешьте, отдохните, а потом мы побеседуем.
Я сел на скамью, но не притронулся к предложенной еде. В ответ на вежливый вопрос Лалвика я сказал:
– Едва прибыв сюда, я обнаружил, что местные пряности очень своеобразны и не идут мне на пользу. Они вызвали у меня легкое недомогание, которое, возможно, и стало причиной того, что вы не могли связаться со мной.
Покосившись на Неттл, я поймал ее вопросительный взгляд и незаметно кивнул. Вернувшись с Аслевджала, Чейд описал – с моих слов – производимый эльфовой корой эффект; должно быть, она читала эти свитки.
– Это крайне огорчительно, – покачал головой Лалвик. – Своеобразие местной кухни ее, тем не менее, не портит, в отличие от кухни Внешних островов, о которой мне рассказывали и которую я даже по рассказам нахожу малоаппетитной. Но среди нас только немногие успели пока что ее оценить; мы не стали злоупотреблять гостеприимством хозяев, и хотя староста приглашал к обеду нас всех, но, учитывая его невеликое богатство и тесноту дома, который он вынужден сейчас занимать, мы сочли за лучшее не посещать его всей компанией. Так что попробовать местные пряности довелось только мне с супругой. Все, что вы видите на столе, прислано белоземцами и куплено у них, но готовили наши собственные слуги, так что пряности здесь только из Шести Герцогств.
Я не смог сдержать вздох облегчения. Меньше всего я желал Неттл на себе действие местных приправ. Слова лорда Лалвика успокоили меня, и я понял, что очень голоден; знакомый вкус еды разжег мой голод еще сильнее, и я едва заметил, как съел большую порцию, запивая ее крепким вином из Фарроу, разведенным водой. Лалвик вернулся к беседе с Плонадом и не обращал более на меня внимания.
Мне предстояло спать в общей зале, на скамьях, как одному из мелких дворянчиков, которому не нашлось места в комнатах, и нескольким стражникам. Однако не успел я прилечь, как паж Розмари потряс меня за плечо; я поднялся и последовал за ним.
Розмари ждала меня в отведенной им с мужем хозяйской спальне, сидя на кровати и кутаясь в теплый бархатный халат. Лорда Лалвика не было; паж тоже исчез, закрыв за собой дверь. Я сел на низкую скамью, единственное свободное сиденье, и начал отчитываться, как перед Чейдом. Розмари перебила меня почти сразу.
– Сначала объясни мне, почему ты поехал сюда один! – потребовала она.
У меня не было ни малейшего желания рассказывать ей про Шута.
– У меня были на то свои причины. Личного характера, – ровно сообщил я и встретил ее сердитый взгляд, не отводя глаз.
Она выпрямилась:
– Личные причины? Ты нарушил приказ короля из-за личных причин?
– Король приказал мне отправляться в Белую Землю, присоединиться к гостям из Шести Герцогств и помогать им, – ответил я тем же тоном. – Я ни в чем не нарушал его волю.
– Ты должен был ехать с нами!
– Я поехал вперед, и очень удачно. Я собрал немало данных, которые будут вам полезны; а главное, я один попробовал местные специи, и теперь мы не лишимся владеющих Скиллом совсем, потому что Неттл не будет их есть и не отравится, как я.
Розмари поджала губы. Она не желала со мной соглашаться, но в то же время не могла не признать мою правоту. Наконец она отвернулась и повелительно взмахнула ухоженной рукой.
– Рассказывай.
Глядя на ее профиль, я принялся рассказывать; но из-за неприязни, которую она у меня вызывала, казалось, нарочно, я не мог заставить себя преодолевать усталость и рассказывать все подробно. Я не упомянул о спектакле для женщин и о странной Илиде; о Шуте я вообще не собирался говорить. Чейд мог еще обратиться к нему за помощью, вспомнив прошлое, хотя бы в память о Шрюде; но Розмари не имела такого права, а значит, ей не следовало знать, кто такой Шут. Я лишь заметил, что у сына советника, Илима, гостит иностранка, моя давняя знакомая, и сумел ускользнуть от прямого ответа на расспросы Розмари о нашем знакомстве, создав у нее впечатление, что оно состоялось, когда я путешествовал вдали от Шести Герцогств. Я специально оставил это сообщение под конец моего рассказа, когда она уже начала зевать и потому не проявила достаточно внимания к моему сообщению. Чейд никогда бы себе такого не позволил; я отметил это и испытал одновременно мрачное удовлетворение и сожаление.
Мы выехали ранним утром. За ночь резко похолодало, и разговаривать в дороге было почти невозможно: морозный воздух жег горло, и хотя я ехал рядом с Неттл, но едва обменялся с ней несколькими словами. Даже ее лица я почти не видел, так сильно оно было закутано шарфом. Приехав в замок уже в темноте, никто не был расположен к общению больше, чем в пути: передав усталых животных на попечение местным слугам, все разбрелись по приготовленным комнатам.
Первой, кого я увидел, спустившись поутру на кухню, оказалась Маркед, потягивавшая местный пряный горячий напиток, который мне по очевидным причинам так и не довелось попробовать. Она оскалилась в знак приветствия, продемонстрировав черные редкие зубы.
– Ну-ка, мальчик, – проговорила она и поманила меня к себе пальцем с желтым толстым ногтем и распухшими суставами. Я сел напротив нее, и кухарка поставила передо мной мой обычный завтрак. Я развязал мешочек, переданный Шутом, и принялся посыпать еду приправами. Маркед цепким взглядом впилась в мешочек, а потом снова оскалилась.
– Заботится она о тебе, а, парень?
Я едва не поперхнулся.
– Что, удачно ты ее догнал? – как ни в чем не бывало продолжила она. – Или все-таки не стоило? Не пойму я вас что-то, а она все молчит да отшучивается. Так хоть ты мне объясни…
– Что объяснить? – переспросил я, не понимая, о чем Маркед говорит.
– Все, мальчик, – неожиданно мягко сказала она. – Я-то думала – догонишь ты ее, и она забудет про своего белобрысого. Ну, или не забудет, и ты пойдешь домой несолоно хлебавши. А выходит, что и ты тут, и белобрысый – а глаза у нее грустные.
Я понял, что она говорит о Кофетри, но не сразу осознал, что она подразумевает. А когда осознал, то замотал головой.
– Нет, вы не поняли, – сказал я торопливо. – Это не… такие отношения.
– А какие? – живо переспросила она. – Никак иноземное что или новомодное? Слыхала я, сейчас все не по-людски делают…
Я почувствовал, что краснею. Хотя в этот раз то, как окружающие воспринимали наши с Кофетри отношения, не выглядело так неестественно, как сплетни обо мне и лорде Голдене, но все равно эти предположения вызывали у меня смущение – не сами по себе, а из-за того, что люди позволяли себе вмешиваться в то, что их совершенно не касалось.
– Да нет же, – настойчиво повторил я. – Мы с Кофетри друзья. Я ехал, чтобы повидаться с ней. А здесь я по делам.
Маркед презрительно фыркнула.
– Друзья? Ну-ну, – она скептически поджала губы. – А с Илимом они тоже друзья?
Меня начало возмущать это назойливое вмешательство в личную жизнь.
– Это их дело, – сказал я резко, прямо намекая, что не желаю продолжать разговор на эту тему. Но Маркед не поняла или не захотела понять. Вместо этого она быстрым жестом наклонилась ко мне через стол, пронзительно глядя в глаза.
– Твое это дело, мальчик – друг она тебе или кто там. Ты мне вот что скажи: та девица, с которой ты вчера приехал рука об руку – она тебе кто?
– Дочь, – сквозь зубы проговорил я, все сильнее уставая от этого разговора.
– О! – Маркед откинулась на спинку стула и прищурилась: – Так ты вдовец?
– Я женат, – сказал я и поднялся, оставляя завтрак недоеденным.
Но Маркед вскочила тоже и через стол поймала меня за грудки.
– Женат? Так что ж ты ей голову морочишь? – прошипела она, присвистывая щелью между передними зубами. – Да если б я знала, я бы ни слова тебе в прошлый раз не сказала!
– Я никому ничего не морочу! – воскликнул я, пытаясь стряхнуть ее руки, но держала она крепко.
Приблизив свое лицо к моему, она проговорила, обдавая мне щеки дыханием с запахом местных пряностей:
– Чтоб духу твоего возле нее не было, паршивец! И ей я скажу… – не договорив, она оттолкнула меня так, что я шлепнулся обратно на лавку, и широкими шагами покинула кухню.
По дороге обратно в свою комнату я размышлял о том, как удивительно мало меня волнует то, чем кажутся наши с Кофетри отношения для посторонних глаз. Я перестал задумываться о том, что воображают себе окружающие, еще на Аслевджале, и сейчас мне тоже было довольно безразлично, за исключением того, что мне не нравилась назойливость Маркед. В конце концов, Шут оказался прав, как оказывался почти всегда: мы сами знали, что значим друг для друга. По крайней мере, я знал, что значит для меня он; что же касается его чувств, мне не следовало сомневаться, что он любит меня, ведь я чувствовал его любовь изнутри. И он никогда не попросил бы у меня того, что я сам не был готов ему предложить.
Открыв дверь в комнату, я застыл на пороге, и моя рука невольно метнулась к кинжалу, висевшему на поясе: в комнате был человек. Но в следующую секунду я узнал его. Шут – именно Шут, а не Кофетри, хотя одежда была женской – сидел на краю моей кровати, вытянув длинные ноги и просматривая мои заметки.
Он повернулся ко мне и сказал:
– Закрой дверь, пожалуйста.
Я закрыл дверь и остановился возле нее. Шут аккуратно сложил свитки и спрятал в кожаный футляр, где я их хранил.
– Очень интересно, хотя большую часть я не смог прочесть, – с легкой улыбкой сказал он. Я пожал плечами: большая часть записей была зашифрована, я писал открыто только некоторые наблюдения о традициях и обычаях. – Ты видишь многое иначе, чем я. Или то, чего я не могу увидеть, – он легким жестом указал на свое платье, которое мешало ему наблюдать за жизнью мужской половины белоземского двора. Очевидное замечание уже было готово соскользнуть с моего языка, но это неминуемо привело бы к очередной ссоре, а мне ее не хотелось. Шут, казалось, забыл нашу предыдущую размолвку или сделал вид, что забыл, и я не желал о ней напоминать. Я сел на кровать рядом с ним. Шут сцепил пальцы в замок на коленях и глянул на меня через плечо.
– Мне кажется, что я ужасно давно не видел тебя, Фитц, – сказал он с ноткой грусти.
– Мне тоже, – ответил я в тон, и это была чистая правда. Не считая ночи, проведенной в лесу, я все время видел только Кофетри, и то в основном издалека. А ночь в лесу была слишком своеобразным опытом, чтобы считать ее полноценной встречей с другом.
– Жаль, что так получается, – вздохнул он и надолго замолчал.
Я смотрел на его спину, на тонкий профиль и переплетенные пальцы. Я не знал, зачем он тут – так неожиданно; не знал, каким образом вошел в мою комнату; у меня в голове крутились десятки вопросов к нему. Но в молчании был покой – странный, как затишье перед порывом ветра, хрупкий и обещающий отдых, и я не стал его нарушать. Мы словно вернулись в дом в предгорьях, и я был почти готов, повернув голову, увидеть покрытые резьбой бревенчатые стены вместо каменной кладки.
– Фитци-Фитц, – широко ухмыльнувшись, спросил вдруг Шут дурашливым тоном, – почему ты никогда не танцуешь после пира?
– Спроси у Неттл, и она скажет тебе, что мне лучше не пытаться, иначе я подорву дипломатический статус Шести Герцогств, оттоптав ноги сливкам белоземского общества, – ответил я с невольной улыбкой.
– Ах, как это печально, – промурлыкал Шут, нисколько не опечаленный, – а я-то все собирался потанцевать с тобой. Знаешь, как здесь танцуют? – он вскочил и сделал несколько па, прыжков и подскоков, которые выглядели тяжеловесно у большинства белоземцев, но он словно взлетал. Ничуть не запыхавшись, он крутанулся, взметнув юбками пыль, и остановился передо мной. – Хочешь, я научу тебя? – спросил он, склонив голову набок, и протянул мне руки.
Но я только покачал головой:
– Здесь едва хватает места для твоих прыжков, что уж мне пытаться.
Лихо развернувшись, он снова бухнулся на кровать рядом со мной и загадочно приложил палец к губам, будто что-то замышлял. Я удивлялся его внезапному веселью; но он вдруг посерьезнел, словно выключив веселье, и отвернулся.
– Почему ты не спрашиваешь меня, зачем я танцевал в ту ночь? – сказал он тихо.
– Потому что я жду, что ты сам мне расскажешь, – ответил я, – как обычно, загадаешь пару загадок и оставишь додумываться самостоятельно.
– А если я не стану рассказывать? – спросил Шут, все так же глядя в сторону.
– Значит, мне не следует этого знать, по твоему мнению – и может, ты прав, а может, и нет, но судьба разберется, – сказал я, пытаясь понять, к чему идет этот странный разговор.
– Судьба! – фыркнул Шут. – Именно до нее я и пытался достучаться, Фитц. Но она больше не желает видеть меня, – он поднял голову и заговорил глубоким плавным голосом: – На далеком севере и на жарком юге известны танцы, которые приводят танцора пред очи Судьбы, и если партнер по танцу ей понравится, она расскажет ему то, что неведомо и сокрыто, и он сможет увидеть прошлое и будущее, потому что там, где танцует Судьба, нет ни того, ни другого, и время одно, – уже другим, обычным голосом он горько добавил: – Только со мной Судьба не пожелала танцевать.
Я заметил, что его пальцы снова сплелись и сжимаются все сильнее. Я осторожно накрыл их своей рукой; Шут напрягся, но не отдернулся.
– Хочешь узнать, что я видел, Фитц? – спросил он со странной улыбкой. И тут же покачал головой: – Нет, не хочешь. И не нужно, – он резко вскочил, сбросив мою руку.
– Но я хочу знать! – воскликнул я, поднимаясь следом.
– Нет, Фитц, – сказал Шут, и я заметил горькую складку у его губ. – Мне показали всего лишь воспоминания и мои собственные грезы. Мелочи, которые я храню в памяти, как скопидом. Как волна бьется между причалом и бортом корабля, как пахнут подснежники, как ты разливаешь зелье по пузырькам – синее стекло, синие блики у тебя на лице, – он улыбнулся уголками губ. Я молчал, не зная, что сказать. Шут опустил голову: – Мне не следует задерживаться, иначе слуги начнут шептаться о том, что я делаю в твоей комнате.
От такого завершения разговора у меня свело скулы. Кому какое дело? Или Шут боится за репутацию Кофетри? Даже мне было все равно – но если его это заботило, хотя никогда не заботило прежде…
– Кому какое дело до того, в чьих комнатах ты проводишь время? – спросил я, подчеркнув «кому», словно уже знал ответ.
Шут вскинул бровь.
– В замке и так достаточно предположений о том, как ты реализуешь свое право арэладна. Не понадобится много времени, чтобы они дошли до посольства.
– Плевал я на посольство,– сквозь зубы сказал я, рассерженный тем, что Шут все испортил, мгновенно разрушив то взаимопонимание, которое, как мне казалось, снова установилось между нами.
– И на Неттл? – тихо спросил он.
– Неттл знает меня. Она сумеет отличить слухи от ерунды, – сказал я убежденно. В Неттл я не сомневался.
Однако Шут выглядел не убежденным.
– Разве тебя не волнует все, что о тебе думают? – с мягкой усмешкой поинтересовался он. Он смотрел на меня в упор, словно ожидая ответного удара.
– Мы знаем, какие отношения нас связывают, Шут. Меня не волнует то, что думают посторонние люди, – твердо сказал я.
Шут изогнул темную бровь, и в его глазах мелькнуло изумление. Он внимательно всмотрелся в мое лицо, словно увидев там нечто новое.
– Ты изменился, Изменяющий, – проговорил он словно про себя. Потом встряхнул головой, словно отгоняя мысли, и расправил плечи. – Но мне действительно нужно идти, – он улыбнулся, ласково и искренне, и положил руку на дверную ручку. Но в последний момент вдруг порывисто подался ко мне и крепко обнял. Я нерешительно положил руки ему на плечи. Через мгновение он отстранился, скользнул по моему лицу непроницаемым взглядом и выскользнул за дверь прежде, чем я успел его остановить.