Фандом: Робин Хобб, "Сага о Шуте и Убийце"
Первые читатели: origami и Кларисса
Бета-читатели: Helga и origami
Объем: novel-length
Pairing: очевиден
Рейтинг: неторопливо нарастающий до R (а тем, кто любит погорячее, обещаю бонусом высокорейтинговые драбблы)
Summary: Прошло семь лет, и Фитц доволен своей жизнью. Но случай снова сводит его с Шутом. К чему приведет новая встреча Пророка и Изменяющего - и двух людей, чья близость преодолела даже смерть?
Эпиграфы: романы Робин Хобб в официальном переводе издательства ЭКСМО
Размещение: обсуждаемо, но только после того, как текст будет окончательно выложен здесь.
Ранее: Пролог 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 Эпилог
ГЛАВА 4. ПОГОНЯ
Волосы у меня на затылке зашевелились, поскольку голос не принадлежал ни лорду Голдену, ни Шуту. Он был выше, без малейшего намека на джамелийский акцент. Так, наверное, говорит Янтарь, решил я. Еще одна личина человека, которого, как мне казалось, я прекрасно знал. Если бы я не знал, кто находится в соседней комнате, то никогда бы не догадался. Янтарь и лорд Голден, или Янтарь и Шут, не имели ничего общего. Мой друг изменился до неузнаваемости.
читать дальшеНа то, чтобы догнать обоз, у меня ушло два дня. Ранним вечером я въехал в очередной городишко, и после первого же вопроса узнал, где остановился обоз. Пока я ехал по городу к постоялому двору, который мне назвали, меня пронизывала нервная дрожь: я предчувствовал что-то - разговор с Шутом, как я полагал - и едва сдерживался, чтобы не понукать коня.
Но когда я оказался рядом с постоялым двором и, спешившись, подошел к приоткрытым воротам, мне предстала картина, заставившая меня замереть на месте, хотя я не сразу понял, что вижу; а поняв, не сразу поверил своим глазам.
Богато одетый мужчина, держа так же роскошно убранного коня под уздцы, разговаривал с высокой стройной женщиной, стоявшей на крыльце. На ней были чужеземные многослойные одежды, темно-коричневые, отделанные шнурами более светлого оттенка. Широкий деревянный обруч придерживал каштановые волосы, и тяжелые резные подвески покачивались у темного, как кофейные зерна, лица. У нее был высокий музыкальный голос, с едва заметной хрипотцой, казалось бы, незнакомый - но именно он привлек мое внимание, и только потом я узнал ее… его профиль.
Это был Шут - и это был вовсе не Шут. Я никогда не видел стоявшую передо мной женщину, и даже голос ее не был похож на голос Янтарь, который мне довелось слышать.
Его… ее собеседник засмеялся низким бархатным смехом, от которого меня пронзило непонятным неприятным чувством, и, взяв руку женщины, лежавшую на перилах, поднес к губам, со значением глядя снизу вверх. Кофетри ответила ему странно серьезным взглядом.
Я не мог больше смотреть на них. Я хотел выйти, прервать эту… беседу, окликнуть Шута... или уйти, немедленно и навсегда.
Я не сделал ни того, ни другого - как обычно. Я спрятался за угол, закрыл глаза, прислонившись к стене. Под веками плавали золотые круги, качаясь, как подвески у щек Шута-Кофетри.
Именно в этот момент меня накрыл вызов Чейда.
И где тебя носит, позволь поинтересоваться? - раздраженно спросил он. Мне совершенно не хотелось сейчас с ним объясняться, а его тон меня рассердил до крайности - он до сих пор временами забывался и требовал у меня отчета, как у мальчишки.
Уехал по личным делам, - огрызнулся я в ответ.
По личным? И долго ты планируешь ими заниматься? - саркастически поинтересовался Чейд.
Не могу сказать. Я скоро вернусь, но точно ничего сказать пока не могу, - после долгой дороги Скилл был не лучшим средством отдыха, и у меня начинала кружиться голова. Я боялся, что в любую минуту Шут выйдет за ворота и увидит меня: почему-то сейчас мне совершенно не хотелось с ним встречаться, хотя изначально именно это и было целью моей поездки. Я хотел как можно скорее отделаться от Чейда, закончить разговор и получить наконец возможность обдумать произошедшее и понять, что мне делать дальше.
Ты мне нужен. Во-первых, со дня на день ждут посольство Белой Земли, и у всех голова идет кругом. Во-вторых, я нашел новые свитки и камни - ты не поверишь, что там! Но я не во всем могу разобраться, и кое-что напоминает о том, что ты мне рассказывал про свои видения…- изучение Скилла приводило Чейда в восторг, и с годами он увлекался им все больше, так что теперь разговаривать с ним о Скилле было все равно что разговаривать с заядлым охотником об охоте - он мог продолжать бесконечно, особенно если полагал, что у собеседника есть хоть малейшая причина интересоваться темой беседы.
Чейд, мне сейчас некогда. Я вернусь, и ты все мне покажешь.
Когда ты вернешься? - сердито и немного обиженно переспросил он.
Я же сказал: скоро, но не знаю, когда именно.
Молли, между прочим, тоже хотела бы это знать, - ядовито вставил Чейд. На меня вдруг навалилась страшная усталость. Я не знал, как объяснить Молли свой поспешный отъезд и долгое отсутствие - по крайней мере, пока мы не встретимся лицом к лицу.
Ей я не могу сказать ничего другого. Пожалуйста, передай ей, что я вернусь, как только решу один очень важный вопрос, и все объясню. И что я люблю ее.
Чейд издал Скилл-эквивалент фырканья, и я оборвал связь.
Прислонившись к забору, я потер гудящие виски. Посольство… это серьезно. Но с другой стороны, Дьютифул и Эйлианна уже взрослые, и оба демонстрируют качества настоящих правителей - то, чем я никогда не обладал; и у них есть Кетриккен, и Чейд, и Розмари, и Уэб, и еще два десятка опытных политиков в советниках. Они прекрасно обойдутся без меня. Свитки Чейда тоже могут подождать. Молли… я все ей объясню. Она поймет, не может не понять. Я рассказывал ей про Шута - правда, немного: большую часть слишком трудно было объяснить словами, и все это было так тесно связано с теми тайнами, которые принадлежали не мне одному, что приходилось умалчивать. Но она знает, что Шут мой лучший друг, и она должна понять.
Оставалось только закончить мое дело. Для этого достаточно было подойти к Шуту и поговорить с ним. Но почему-то я не мог заставить себя это сделать. Если бы Шут был кем-нибудь другим - лордом Голденом, например, или резчиком-мужчиной, или Белым Пророком в развевающихся одеждах, которого я видел на рисунке в одном из старых свитков, я подошел бы к нему не задумываясь. Но Кофетри была женщиной, высокой и с резкими чертами лица, но несомненно женщиной, и хотя я узнал в ней своего друга, я никак не мог его в ней увидеть. Эта незнакомка пугала меня. Случайно подсмотренная сцена еще больше усиливала путаницу в моей голове: в нее лезли странные мысли, сплетни, которые ходили про лорда Голдена, солдатские непристойные байки, и хотя они нисколько не вязались с Шутом, каким я его помнил, и даже с Кофетри, которую я видел, но между нами словно вырастала невидимая стена, не подпускавшая меня к смуглокожей женщине с лицом моего лучшего друга.
Заглянув во двор, я увидел, что Кофетри там уже нет, и ее собеседника тоже. Я испытал одновременно облегчение и разочарование: я не был готов встретиться с ней, и в то же время, если бы она сама увидела меня и узнала, я смог бы наконец выполнить то, ради чего отправился в путь. Но во дворе только двое конюхов распрягали лошадей.
Мне нужно было остановиться где-нибудь, поесть, выпить пива и поразмыслить. Этот постоялый двор отпадал - я не хотел случайно попасться Шуту на глаза. Поэтому я снова взобрался на Ластвилла, стиснув зубы от усиливающейся боли в висках, и поехал на поиски другого пристанища.
Мои лошадь и одежда были слишком хороши, чтобы я мог спать на сеновале, поэтому пришлось устраиваться в «лучшей» комнате грязной ночлежки, где останавливались в этом городе те, кто не мог себе позволить приличный постоялый двор. Ворочаясь на набитом клопами матрасе, я запивал бренди отвратительный вкус здешней еды и пытался решить, что же мне делать.
Разумным решением было пойти к Шуту и рассказать ему о пророчестве Джинны. Но чем дольше я думал об этом, тем меньше хотел так поступать. Во-первых, мой страх предсказания выглядел порой абсурдным даже для меня самого; уж тем более его должен был посчитать ерундой Белый пророк. Хотя я доверял магии Джинны в том, что касалось амулетов, но чтение по ладони большую часть времени казалось мне таким же шарлатанством, как гадание по кристаллу и все остальные фокусы. Хотя попадались точные предсказания, сделанные таким образом, но фальшивок было куда больше. Кроме того, я вспомнил рассказ Шута о том, как выглядят предсказания, и как трудно угадать, что именно они предсказывают; и хотя страх, погнавший меня в дорогу, не рассеялся и так же тяжело лежал у меня на сердце, но теперь основной причиной моей погони было просто желание встретиться с Шутом. Мы расстались слишком давно и слишком внезапно, чтобы теперь, найдя его снова, я мог упустить шанс закончить давний разговор.
Но тут возникала другая загвоздка. Я хотел видеть и говорить с Шутом - с Любимым, с которым я расстался в жилище Прилкопа, намереваясь вернуться. Но вместо него я нашел Кофетри. И как я не мог обсуждать свои тревоги с лордом Голденом, так я не мог подойти к Кофетри. Это была совершенно незнакомая мне грань Шута, и от ощущения ее чуждости меня пробирала дрожь.
Я представил ее, пытаясь узнать в стоящей перед мысленным взглядом женщине Шута. По сравнению с тем, каким он был на Аслевджале в нашу последнюю встречу - с заострившимися скулами и запавшими глазами - теперь он выглядел здоровым. Лицо округлилось, хотя осталось четко очерченным: пожалуй, Кофетри могла бы выглядеть мужеподобно, но прическа и украшения скрадывали резкость черт. Вспоминая молодого мужчину, с которым я прощался на Аслевджале, и сопоставив его с Кофетри, я предположил, что в преображении сыграла роль и мастерски наложенная косметика, хотя лицо Кофетри казалось ненакрашенным. Я помнил, как Шут умел несколькими мазками создать желаемое впечатление.
Но изменения коснулись не только внешности. Голос, манеры, движения - все это было настолько другим, что если бы не лицо, которое я так хорошо знал, я никогда не узнал бы Шута в этой женщине. Даже лорд Голден имел больше общего с Шутом моей юности, чем Кофетри.
Сцена, которую я восстанавливал в памяти, продолжилась, и я словно снова увидел мужчину, с которым разговаривала Кофетри. Он был молодым, с очень светлой кожей и светлыми же волосами, как северянин, но одет по джамелийской моде. Это снова вызвало у меня в памяти поток анекдотов про джамелийцев, сплетен про лорда Голдена и тому подобной грязи, которой я поневоле наслушался за свою жизнь, начиная с солдатских казарм в Баккипе. Хотя я никогда не терпел подобных разговоров и старался избегать их, запомнил, как оказалось, куда больше, чем считал сам. И теперь обрывки рассказов кружились у меня в голове, перемежаемые непристойным и стыдливым хохотом, под гул от выпитого бренди.
Грубые слова и грязные подробности этих рассказов вызывали в моем воображении картины, участником которых я никогда не смог бы представить Шута. Тем не менее, он не раз говорил, что не видит различий между мужчиной и женщиной, и в кругу друзей лорда Голдена было немало тех, кто разделял такую точку зрения, а я мог только догадываться, насколько далеко простирается его знание джамелийской культуры. Я знал, лучше, чем кто-либо другой, насколько Шут отличается от людей, и телом, и душой; однако я никогда не переставал думать о нем как о мужчине, и мое знание его природы мало меняло представление о нем. Я не хотел и не мог воображать его героем пошлых историй, но невольно задавался вопросом: что, если его выбор женского обличья и платья вызван не обстоятельствами, как он объяснял мне свою жизнь в роли Янтарь (и его объяснение до сих пор казалось мне недостаточно убедительным), а сугубо личными предпочтениями? Никакие его неестественные наклонности не могли заставить меня любить его, как друга, меньше, и все же мысль о них отдавала горечью. Что, если Кофетри – эта новая роль – нужна Шуту, чтобы служить его потребностям, а его спутник - не просто знакомый, а любовник? Я вспомнил, как он касался губами затянутой в перчатку руки Кофетри, глядя в ее лицо снизу вверх, и к горлу подступила тошнота, которую я не мог до конца списать на плохую еду и бренди. Я не хотел думать об этом – и не мог перестать. Шут говорил, что не станет «насыщаться тем, что само плывет в руки»; но может, на этот раз интерес был взаимным? Я попытался вспомнить взгляд Кофетри, обращенный к ее спутнику, но не смог, а при попытке освежить память очередным глотком бренди мой желудок воспротивился этому, и на некоторое время я вовсе лишился способности думать. А после того, как в животе стало пусто, а в голове - яснее, на меня накатила усталость, слишком сильная, чтобы сопротивляться ей думать, и я провалился в тяжелый сон.
Утром я проснулся поздно и выехал из города следом за обозом, в котором путешествовала Кофетри: они вышли еще на рассвете. Голова гудела, вчерашние мысли казались тяжелым грязным осадком на дне сознания. Я так и не сумел ничего решить, кроме того, что поеду за Шутом, а там посмотрим.
Я догнал обоз на полпути к следующему городку на широком торговом тракте, но отказался от идеи сразу разыскать Шута. Я все еще не знал, что именно скажу, и предпочел не вести подобные беседы в дороге. После некоторого размышления я свернул с тракта и обогнал обоз лесом, поэтому когда они прибыли на единственный постоялый двор, я уже снял там комнату, почистил и поставил в стойло коня и обзавелся широкополой шляпой, которые с год назад ввели в моду бледнокожие аристократы, с тех пор они разошлись по всем Шести Герцогствам. Я нашел себе темный угол в обеденном зале, а когда во дворе зашумели, открывая ворота обозу, надвинул шляпу пониже и принялся наблюдать.
Первым в зал вошел мужчина, похожий на виденного мной вчера, тоже белокожий и светловолосый, и одетый по-джамелийски, но не так роскошно. Но это был не он, я понял это, когда увидел остальных. Их было шестеро, считая уже мне знакомого, причем двое были одеты беднее и вели себя как слуги. Но это я заметил позже: как только Кофетри вошла в зал, все мое внимание было приковано к ней, хотя я изо всех сил старался не выдать себя.
Виденный мной вчера мужчина открыл перед ней дверь, а войдя, помог снять плащ, и она улыбнулась ему через плечо. Улыбка была теплой и особенной, и меня передернуло. Первый из вошедших разговаривал с хозяином; закончив, он подошел к остальным, и минуту спустя Кофетри и не отстававший от нее мужчина поднялись по лестнице. За ними последовали остальные; вскоре слуги спустились обратно, принялись носить вещи и суетиться, готовя воду и заказывая еду для своих господ.
Двое из их хозяев спустились ужинать в зал: они были помоложе, много шутили и переговаривались с прочими посетителями, причем в их речи сквозил странный акцент, как будто джамелийский выговор сочетался с еще каким-то, мне незнакомым. Я узнал, что это за акцент и откуда они, когда молодые люди после второй кружки пива объясняли маршрут и цель своего путешествия случайному собутыльнику. Они были родом из Белой Земли и путешествовали по разным землям. По их рассказу выходило, что они не пересекали горы, а обошли Горное Королевство с запада и прошли через Дождливые чащобы, Джамелию и Бингтаун. Это путешествие заняло у них почти три года; неудивительно, что наши торговцы стремились заключить договор о прокладывании торгового тракта через Горное королевство, тогда дорога занимала бы месяц-два, а не годы.
Сейчас белоземцы заканчивали свое путешествие. Они намеревались вернуться домой через перевал в Тилте. Их собеседники немедленно принялись расписывать трудности и опасности такого пути, но белоземцы отмахивались от их угроз, напуская на себя вид бывалых путешественников, видавших и не такое. Скоро они перешли к рассказам о своих приключениях, в которых правдоподобия с самого начала было немного, и становилось меньше с каждой новой кружкой пива. Кофетри не появлялась, ее… спутник тоже. Я поднялся и ушел к себе, борясь с желанием узнать у хозяина, сколько комнат сняли белоземцы и как расселились по ним.
Я дал себе слово на следующем постое проследить за тем, как они поселятся, и только ложась спать, понял, что собираюсь продолжать путь вместо того, чтобы сегодня же поговорить с Шутом.
Это было абсурдно. Я ехал за обозом из города в город, теряясь в потоке путешественников на тракте, ночуя на тех же постоялых дворах, проводя вечера в попытках незаметно - пригодилась школа Чейда - выследить Кофетри и ее… собеседника, которого, как я узнал, звали Илим. Я видел их за ужином, во дворе, в дороге, поглощенных разговором; Илим то и дело касался ее руки, плеча, поправлял одежду, поддерживал под локоть на ступеньках, помогал сесть на коня и спуститься с него. Я не сразу понял, что так поражает и завораживает меня в этих жестах, помимо их очевидной интимности. Шут мало кому позволял к себе прикасаться; даже лорда Голдена будто окружала невидимая сфера, в которую допускались немногие, хотя сам он постоянно нарушал чужие границы, похлопывая собеседников по плечу или поглаживая руки дам.
Через несколько дней я знал, что Кофетри и Илим ночуют в разных комнатах, но обычно соседних; что Кофетри - единственная дама в их компании, и слуги порой косятся на нее из-за этого, хотя хозяева, все четверо, демонстрируют исключительно уважительное отношение. Слуг также возмущало то, что она везет с собой мало платьев, но два сундука с чем-то тяжелым и грохочущим, и обходится без служанки. А больше всего они сетовали на то, что «нарад» Илим - как я понял, это был какой-то белоземельский титул - вообще связался со странной чужеземкой, «темной, как горелый сучок», которая прежде бродила по городам с кукольным театром. Однако по их словам выходило, что она не поедет с ними в Белую Землю, а сопровождает Илима только до Нордфорда, столицы Тилта. Это радовало и слуг, и меня - я предполагал, что когда Шут отделится от обоза, мне будет проще найти способ с ним поговорить, потому что сейчас такой возможности практически не было. Кофетри редко покидала свои комнаты, а если и выходила, то только в компании Илима.
Из разговоров слуг я узнал немало. Остальных их господ звали Арлет, Кранец и Стерен; последние двое были довольно разбитными ребятами, каждый вечер проводили в обеденном зале с пивом и песнями и нередко удалялись к себе в комнаты в компании веселых женщин. Слуги относились к ним пренебрежительно. Как я понял, они были личными слугами Арлета и Илима, а двум другим и Кофетри прислуживали лишь постольку-поскольку. И еще, хотя всех господ они называли «нарад», но в адрес Арлета это слово произносилось с особым почтением.
Арлета я почти не видел, но по моим редким наблюдениям у меня сложилось впечатление, что это задумчивый, не по годам серьезный молодой человек. Держался он с достоинством высокородного, как и Илим.
Впрочем, эти детали я запоминал скорее машинально, а обдумывал, когда пытался отвлечься от размышлений о Шуте и Кофетри. Чем ближе был Тилт, тем ближе становился и неотвратимый разговор, и тем меньше я понимал, о чем именно буду говорить с Шутом.
Со временем накопившиеся вопросы стали мучить меня так сильно, что я решил найти ответы хотя бы на часть из них. Однажды я провел три часа в саду под окнами Кофетри, пытаясь услышать хотя бы звук из ее комнат, окна которых были распахнуты настежь из-за жары. Я прятался в кустах, на которых на рассвете распустились цветы с одуряющим густым запахом. Они были белыми, словно вылепленными из тончайшего фарфора, и только в сердцевине лепестки отливали бледным золотом. Один из них надоедливо тыкался мне в лицо, поэтому я сорвал его; а потом еще один, и еще, не замечая, что делаю, и напряженно прислушиваясь - путешественникам уже пора было вставать.
Меня вспугнула вышедшая во двор служанка. Сбежав со своего поста в конюшню, я обнаружил, что кручу в руках целый букет. Что с ним делать, я не знал, и заткнул за засов на ближайшем стойле, только потом заметив, что это стойло коня Кофетри.
Вечером того дня я видел, как, входя в гостиницу, она вынула из волос увядший, запыленный цветок.
Проснувшись следующим утром еще затемно, я не понял, что меня разбудило, но решил воспользоваться этим и снова попытаться подслушать под ее окном. В этот раз Кофетри поселилась на втором этаже. Я вспомнил, что прошлым вечером приметил лестницу, прислоненную к стене здания и дотягивавшуюся до крыши. Я вышел во двор, якобы до ветра: хотя на горизонте уже ширилась светлая полоса, вокруг было тихо, все еще спали. Я взобрался на крышу, прошел по ней до комнаты Кофетри, стараясь ступать как можно мягче, и осторожно спустился на карниз, между ее окном и окном Илима.
Окно Кофетри было широко открыто, впуская холодный ночной воздух. Я заглянул в него, но не сумел разглядеть ничего, кроме вороха одеял на кровати; невозможно было понять даже, сколько людей прячутся под ними, завернувшись с головой - один или двое. Тогда я попробовал убедиться, перебравшись к окну Илима. У него ставни были закрыты, но я решил рискнуть и захваченной на подобный случай тонкой щепкой, просунутой в щель, откинул удерживающий их крючок. Отведя немного в сторону одну из ставень, я разглядел силуэт мужчины, вольно раскинувшегося на постели.
На меня накатило неожиданное облегчение, но я не успел задуматься о его причине; из комнаты Кофетри раздался слабый жалобный крик. Я замер, вжавшись в стену и балансируя на карнизе. Меня окатило холодом: я помнил эти крики, они до сих пор снились мне иногда в кошмарах, вместе с ледяными залами и лабиринтами. Насколько мог быстро я перебрался обратно к окну Шута.
Картина не изменилась: на постели все так же виднелся ворох одеял, но теперь из-под них доносились крики, становившиеся все громче. Я не мог разобрать слов, но знал их достаточно хорошо, чтобы догадаться. Я уже взялся рукой за подоконник, намереваясь залезть в комнату и разбудить Шута, внезапно опомнился. Не напугаю ли я его еще сильнее, проникнув в запертую комнату? И как я объясню ему свое появление?
Я перехватил рукой подоконник, ища точку опоры, и задел стоявшую на нем чашку. В чашке плавал увядший белый цветок. Стиснув зубы, я отвернулся и полез обратно на крышу. Но даже спустившись с лестницы, я продолжал слышать крики Шута, хотя был уже очень далеко от его комнаты, и, возможно, это была лишь иллюзия. Мне не хотелось возвращаться к себе. Подумав, я тихо вышел за калитку и побрел по пустынной улице.
Прогулка мало чем мне помогла: я не мог отделаться от мрачных мыслей и еще более мрачного ощущения сделанной ошибки. Рассвет разгорался все ярче, и мне нужно было возвращаться, чтобы не попасться на глаза Кофетри, когда она будет уезжать. На обратном пути к постоялому двору я пытался понять, что так грызет меня. Мне хотелось сделать что-нибудь для Шута, но я не представлял, что. Потом я вспомнил увядший цветок в чашке; вспомнил, как Шут в бытность свою лордом Голденом радовался букетам, которые я приносил ему по утрам… И остановился, не доходя двух дворов до постоялого двора, у дома, в саду которого поднимались мокрые от росы поздние хризантемы.
Потом, уже в дороге, я долго отчитывал себя за эту бессмысленную выходку. Я рисковал дважды - когда лез в чужой сад, и когда оставлял цветы Шуту, хотя мог этим себя выдать. С другой стороны, Шут придавал этому жесту особое значение, и мог истолковать его неверно. Тем не менее, вечером я почувствовал то же непонятное облегчение, увидев головку хризантемы в петлице Кофетри. Но потом услышал вопрос Стерена:
- Нара Кофетри, кто так очаровал ваше сердце, что вы носите подаренные им цветы на груди? Я тоже хочу! Вы предпочитаете розы или магнолии?
- Найдите магнолию так далеко от берегов Джамелии - и я подумаю, - рассмеялась Кофетри. - А что до того, кто… - она тронула цветок кончиками пальцев, - нарад Илим не признает себя виновным в краже цветов из чужого сада, - сказала она с улыбкой.
Мое настроение резко ухудшилось. В тот вечер я долго пил кислое тилтское пиво и рано ушел спать.