ГЛАВА 27. ВЫБОР
Я нашел свое запястье его рукой. Его пальцы знали, куда следует лечь. На мгновение наши взгляды встретились. И мы стали единым существом. Мы всегда были едины. Ночной Волк сказал об этом много лет назад. Как замечательно снова стать цельным. Я воспользовался нашей силой, чтобы поднять мое тело, и наши лбы соприкоснулись. Я не закрывал глаз. И вновь наши взгляды слились. Я ощутил свое робкое дыхание возле его рта.
— Забери свое тело у меня, — тихо попросил я.
И мы обменялись телами, но несколько мгновений оставались единым целым. «Моя любовь не знает пределов», — вспомнил я его слова и неожиданно понял их смысл. Мы с ним — одно целое. Я медленно отодвинулся, выпрямил спину и взглянул на Шута, лежащего в моих объятиях.
читать дальшеЯ стоял в растерянности, глядя то в ту сторону, где скрылась в толпе Молли, то на Шута, замершего под многочисленными взглядами зевак. Наверное, мне надо было бежать за женой - но ноги не слушались, я не мог сдвинуться с места.
Положение спасла Йек. Она подхватила Шута-Сэндла под локоть и быстро увела на корабль. Я последовал за ним, словно привязанный - Молли давно затерялась в толпе, и я не знал, захочет ли она меня сейчас видеть, зато точно знал, что не могу оставить Шута таким растерянным, каким он был на пристани.
Йек встретила меня яростным взглядом и явно собиралась прогнать, но Шут остановил ее. Они обменялись несколькими тихими фразами, которые грозили перерасти в спор, но Шут настоял на своем. Йек оставила нас, презрительно смерив меня взглядом напоследок.
- Почему ты еще здесь, Фитц? - спросил Шут тихо, отвернувшись к морю.
- Я не хочу оставлять тебя, - ответил я.
- Молли обижена. Ты должен пойти к ней. Объяснить все.
- Что я ей скажу?
Плечи Шута вздрогнули, и он издал звук, который мог быть смешком или всхлипом.
- Ты хочешь, чтобы я тебе это сказал? - насмешливо спросил он. Я и сам понимал, каким грубым и бессмысленным был мой вопрос. Связь приносила мне эхо его чувств - только эхо, я даже не мог разобрать их толком, но они вторили моему смятению. Я не знал, что сказать, чтобы не ранить его. И что сделать, чтобы не ранить Молли.
- Я все время причиняю боль тем, кого люблю, - пробормотал я.
- Такова жизнь, - отозвался он. - Ты ранишь других, они ранят тебя; ты приносишь им радость, а они - тебе… Ты живешь, Фитц, - в его голосе были отзвуки того давнего разговора на Аслевджале, когда он забрал себя у меня. И я внезапно испугался, что все повторится, что он снова разорвет нашу связь и уйдет, оставив мне камни и слова на прощанье. Я не мог этого позволить.
В три шага я обошел его. Он взглянул на меня - на его лице не было никакого выражения. Мне хотелось схватить его за плечи и потрясти как следует, чтобы он сбросил эту маску. Вместо этого я наклонился ближе и сказал:
- Я поговорю с Молли. Я объясню ей, что произошло. Объясню, кто мы друг для друга…
Он улыбнулся, светло и пусто.
- Кто мы друг для друга? - эхом повторил он. Я открыл рот - и замер, не находя слов. Шут покачал головой. - Не ищи ответа, Фитц. Мы с тобой это знаем, и слова нам не нужны. Но готовься к тому, что тебе будет трудно объяснить это другим, - он вздохнул и отвернулся. - Я собираюсь уехать, когда корабль пойдет обратно в Бингтаун. Собирался с самого начала, и вижу теперь, что это было верное решение. Тогда все станет для тебя проще.
Несколько минут прошло в молчании. Я пытался представить, что скажу Молли, и каждый раз спотыкался о слова, ни одно из которых не отражало правду. Она не простила бы неверности, но я не знал, как объяснить ей, что в моей привязанности к Шуту нет неверности перед ней, а только верность самому себе. Шут был частью меня, как когда-то Ночной Волк. Но Молли владела моим сердцем. Я боялся, что она заставит меня выбирать. Когда-то Шут освободил меня от этого выбора, покинув меня первым; сейчас я видел в его задумчивости попытку повторить это, хотя он и сам не знал, сумеет ли - но я знал точно, что не могу этого позволить.
- Я должен поговорить с Молли, - сказал я, и поморщился от того, как резко прозвучал мой голос в висевшей между нами тяжелой тишине. - Но я прошу одного: не уезжай и не разрывай связь.
Он снова издал тот же непонятный звук.
- Хотел бы я быть в силах это сделать! - сказал он, и мне послышались истеричные нотки в его голосе. Но он сделал это однажды, и я боялся, что он сделает это снова, и потому потребовал:
- Пообещай мне!
Он смотрел на меня блестящими глазами, и я разозлился.
- Пообещай мне. Или мне сделать это приказом арэладна?
Я впервые захотел воспользоваться правом, которое давали мне чужие обычаи, и тут же пожалел об этом: произнеся слово, я напомнил Шуту о его страшной смерти, и видел, как дрогнуло его лицо от моих слов. Когда я перестану причинять ему боль?
Он склонил голову:
- Я обещаю.
- Спасибо, - сказал я искренне. Мне хотелось добавить что-то еще, но слова окончательно покинули меня. Я несколько раз открывал рот, чтобы заговорить, но наконец просто махнул рукой.
В Фиолетовых покоях меня ждала Неттл. Едва увидев ее, я понял, что все куда хуже, чем я предполагал. От комнаты создавалось ощущение одновременно пустоты и беспорядка, как бывает после стремительных сборов. Неттл встала мне навстречу.
- Что ты натворил? - спросила она. - Мама ничего не сказала…
- Она неправильно все поняла, - торопливо сказал я, и тут же понял, что это было ошибкой - Неттл поджала губы и свела брови.
- Так-то ты выполняешь свое обещание? - спросила она сердито. - Ты поклялся, что будешь заботиться о ней - о всех нас. Она плакала, когда уходила отсюда!
- Пожалуйста, - взмолился я. - Пожалуйста. Я все объясню…
- Тогда тебе стоит поторопиться, - сказала она непреклонно. - Она уехала в Ивовый лес.
Мне хотелось объяснить все Неттл, может быть, даже спросить ее совета. Но ее взгляд оттолкнул меня. Я взял свой плащ и отправился на конюшню.
Весь путь до Ивового леса я искал слова, которые скажу Молли, и не находил их. О чем нам следовало говорить? О том, что такое для меня Шут, и как ни одна грубая сплетня и близко не подходит к правде о нашей с ним связи? Я не видел смысла говорить то, что было для меня очевидно, но невыразимо словами, и к тому же не хотел опускаться до повторения этих самых сплетен. Мне вообще не хотелось обсуждать природу моих отношений с Шутом ни с кем, даже с Молли. Это было между мной и им, это было моим, и никому больше я не желал позволять прикасаться к нашей связи, и уж тем более судить ее.
О том, что связь эта не представляет опасности для Молли и моей любви к ней? Мне казалось, что она должна была видеть это сама, и ее недоверие обижало меня больше, чем я готов был признавать раньше. Но когда я заставил себя быть честным перед собой, то мне пришлось признаться и в затаенной обиде, и в том, что Молли имела право на недоверие. Я рассказывал ей о Шуте не так уж много, и хотя она знала, что он мой лучший друг, но немногие лучшие друзья проводят годы в разлуке, а потом бросаются один за другим в далекие края. А в Баккипе я уделял ему столько времени, что почти забыл о ней…
Но я не мог сожалеть о том, что делал ради Шута. Когда я был рядом с ним, то чувствовал себя более цельным и счастливым, чем даже в Ивовом лесу, рядом с Молли.
Эта мысль поразила меня настолько, что я остановил коня. Я повторил ее еще раз, сначала про себя, а потом и вслух. «Я счастливее с Шутом, чем с Молли».
Мне стало страшно.
Разразившаяся весенняя гроза подхлестнула меня, не дав погрузиться в тяжелые размышления. Я был уверен, что нагоню Молли по дороге, но она, видимо, тоже гнала что есть мочи. Все равно, когда я подъехал к дому, ее карета еще стояла во дворе, и слуги распрягали лошадей. Я спешился, отдал им поводья Ластвилла и вбежал в дом.
Молли была в гостиной, все еще одетая в дорожное платье. Она стояла у окна, прямая и стройная, и на мгновение у меня сжалось сердце от любви. Я знал каждую черту ее лица, знал, как шуршат ее юбки при ходьбе, как она дышит во сне. Я любил ее с детства, и целых семь лет она была моей сбывшейся мечтой.
Она обернулась ко мне, и я увидел, что ее глаза обведены красным, а губы плотно сжаты. Я видел, как Молли сердится, как она горюет, как плачет - но никогда я не видел ее такой, как сейчас, и не мог понять, что она чувствует.
- Фитц, - сказала она спокойно, но я слышал прятавшуюся в голосе горечь. Я ждал, что она скажет, но она молчала, предоставляя говорить мне.
Все, что я придумывал по дороге, показалось мне теперь пустым и неправильным. Я опустил голову.
- Я виноват перед тобой, - сказал я, - но не могу сам понять, в чем.
Она вскинула брови и невесело рассмеялась.
- Не знаешь, в чем виноват? Как же так, Фитц?
Я развел руками.
- Ты видела, как корабль назвал Шута женщиной. Но это не так. Шут бесконечно дорог мне, но если ты думаешь, что я был тебе неверен - в этом я не виноват.
- Если Шут мужчина, то почему корабль обращался к нему как к женщине? И почему у корабля было твое лицо? - она наконец заговорила с пылом гнева, но это было лучше, чем горькое спокойствие.
- Когда Шут путешествовал в дальние земли, то переодевался женщиной. У него были на то свои причины, - я не хотел лгать Молли, но не хотел и объяснять ей то, что и сам не вполне понимал. - Когда-то давно он вырезал статую на корабле и дал ей мое лицо. Причин этого я не знаю.
- И они тебя не интересуют? - Молли всплеснула руками. - Одевается в женское! Вырезает твое лицо на статуях! Проводит с тобой целые дни! Я старалась не слушать разговоры в замке про лорда Голдена, но теперь не могу не вспоминать их. А ведь лорд Голден - это тоже был Шут?
- Да, но все разговоры - грязная ложь! - возмутился я. - Люди придумывают всякую чушь, ты же знаешь!
- Знаю. Но мне трудно избавиться от мыслей об этой чуши, когда все складывается так ладно. Когда даже леди Старлинг и лорд Сивил…
Проклятые сплетники. Я невольно сжал кулаки.
- Молли, - настойчиво сказал я. - Я поклялся тебе, что буду честен, насколько это только возможно. Прошу, поверь мне, когда я говорю, что все это грязная ложь. Между мной и Шутом никогда не было ничего, кроме глубочайшей привязанности.
Она тяжело вздохнула.
- Я очень хочу поверить тебе. Но, - она вскинула руку, не позволяя мне перебить себя, - я о многом успела передумать. Я уже немолода. Не спорь, - несмотря на всю печаль ситуации, она улыбнулась уголком губ, когда я попытался возразить ей по поводу возраста. - Я вырастила шестерых детей, и уж коли седьмому не суждено появиться на свет… Я хочу одного, Фитц: уверенности. Я хочу точно знать, что принесет мне завтрашний день, насколько это вообще в человеческих силах. До недавнего времени я думала, что будущее мое ясно - я проведу остаток своих дней с тобой, и мы медленно состаримся здесь, в Ивовом лесу.
Описанная ей картина виделась и мне, и от нее на сердце всегда становилось теплее. Но Молли продолжила, и тепло рассеялось, как и не было никогда.
- Теперь я не так уверена, - сказала она грустно. - Насколько глубока твоя привязанность к Шуту? Однажды ты уехал за ним, не сказав ни слова, не попрощавшись - и вернулся через много месяцев. И ты изменился после этой поездки, Фитц. Ты стал счастливее - но ты стал и дальше от меня. Почему так произошло?
Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Я пожалел, что не рассказал ей сразу про нашу с Шутом связь. Но говорить о ней теперь мне было страшно, даже если бы я нашел слова, чтобы объяснить ее. Однако Молли избавила меня от этой необходимости.
- Не отвечай. Это, в сущности, неважно, - она отошла от окна и села на край дивана. - Я хочу знать свое будущее. И пусть я проведу его одна в опустевшем доме, это лучше, чем жить рядом с тобой и каждый день ждать, что ты вскочишь на коня и умчишься к другому.
Теперь она замолчала окончательно, и я понял, что настал мой черед говорить. Мне понадобилось много времени, чтобы собраться с духом, но Молли терпеливо ждала, не сводя с меня взгляда. Наконец я решился сказать правду, какой ее знал - правду своего сердца.
- Я люблю тебя, - сказал я. - И я люблю Шута, - она свела брови, явно понимая мои слова превратно. Я попытался подобрать объяснение, но все, что приходило мне в голову, звучало не менее двусмысленно. «Он мне больше, чем друг»? «Я с ним связан»? «Он часть меня»? Все это было правдой, но я мог представить, как тот, кто не пережил того, через что прошли мы с Шутом, кто не был связан ни с кем ни Скиллом, ни Уитом, может понять мои слова. Я мог бы найти другие, понятные - «Он мне как брат», например - но они не были бы правдой. А я поклялся не лгать Молли, и не хотел говорить ни слова неправды о Шуте.
Пока я искал слова, Молли успела прийти к своим выводам, и глаза ее потемнели.
- Молли, - сказал я наконец умоляюще. - Я люблю вас совершенно по-разному.
- Меня как женщину, его как мужчину? - фыркнула она, вздернув голову. - Я слышала это, Фитц. У некоторых дам при дворе есть такие мужья.
- Вовсе не так! - воскликнул я. - Шут мне дорог, необходим, мы прошли через слишком многое вместе - но не так, как тебе представляется!
- И что же мне представляется? - ядовито спросила она.
- Я не знаю! - простонал я, окончательно запутавшись в объяснениях. - Но прошу тебя, пожалуйста, поверь мне: я не лгал тебе раньше и не лгу сейчас, когда говорю, что ты единственная…
Она вдруг встала, и я замолчал. Она отошла к окну, оперлась руками о подоконник и тяжело навалилась на него. Я ждал. Наконец она обернулась ко мне снова:
- Я верю тебе, Фитц, - сказала она. - За семь лет нашего союза ты был со мной честен, насколько мог, и я не вижу в тебе сейчас лжи. Я не понимаю, что связывает тебя с Шутом, и, наверное, никогда не пойму, как не могу понять твою верность трону Видящих, хотя научилась ее принимать.
Она сделала долгую паузу, словно набираясь духа.
- Если Шут позовет тебя - помчишься ли ты к нему, как срываешься на зов Видящих? Между ним, мной и троном - кого ты выберешь?
Я открыл рот - и закрыл, не зная, что ответить. Кровь и долг требовали служить Видящим; любовь и супружеские обеты - отдаться Молли; но иная любовь и возрожденная, поющая в моей душе связь тянула меня к Шуту. Я не знаю, что сделал бы, встань передо мной снова такой выбор…
Нет. Я обманывал себя. Я не раз уже делал этот выбор, и Молли знала об этом - и потому мое молчание стало ей ответом. Она покачала головой.
- При дворе есть дамы, чьи мужья любят других - и мужчин, и женщин - и это не причиняет им боли. Им хватает. Хотела бы я быть такой, как они. Но я не умею так любить, Фитц, - она прерывисто вздохнула. - Я жадна в своей любви. Я хочу, чтобы мой муж принадлежал мне телом и душой. Я привыкла делить тебя с Видящими, но больше потерь я не потерплю.
Глаза у нее блестели, и от вида ее боли мое сердце словно стиснули в безжалостном кулаке. Невольно я шагнул к ней, но она остановила меня жестом, скомкала платок в пальцах и продолжила:
- Я не стану требовать от тебя отречения. Не стану принимать клятвы и обеты. Я прошу одного, Фитц Чивэл Видящий: загляни в свою душу и пойми, готов ли ты любить меня так, как нужно мне. И если нет - уходи.
Она стояла передо мной, и весеннее солнце ласкало ее рыжие кудри с серебряными нитями седины. Я смотрел в ее глаза в паутине разбегающихся тонких морщинок, и мне казалось, что никогда я не любил ее сильнее - так, что мое сердце разрывалось от любви.
Но я также знал, что эта любовь не самая сильная в моем сердце. Я знал, что вот-вот потеряю свою Молли, и мое сердце плакало от боли - но в нем не разверзалась та пустота, которую приносила мысль о другой потере. Оно знало правду, хотя правда эта была горька.
И потому после долгих мгновений я поклонился Молли и вышел.
В холле силы внезапно оставили меня. Я опустился на скамью и уронил лицо в ладони. Что я наделал? Отказался от брака с женщиной, о которой мечтал всю жизнь и с которой прожил семь счастливых лет… ради чего? Сейчас я и сам не мог этого сказать. Ясность, прогнавшая меня прочь от Молли, теперь меня покинула, и на ее смену снова пришел ураган мыслей и чувств, разобраться в которых я не мог. Один из споривших в моей голове голосов уговаривал меня вернуться, броситься Молли в ноги, просить прощения - и ему вторила надежда на обретение того знакомого, уютного мира, который я только что потерял. Я был доволен своей жизнью в этом мире. А что ждало меня теперь? Неизвестность будущего раскрылась передо мной во всей своей пугающей неясности. Что мне делать теперь? Как смотреть в лицо Неттл и детям? Куда идти? Шут уплывал на живом корабле - последую ли я за ним, бросив все, что было мне дорого, на берегу? Уговорю ли его остаться?
Из растерянных размышлений меня вывели удары веера. Его держала слабая рука, и мне не было больно, и я легко мог бы увернуться - но не стал. Я не раз слышал о том, как Пейшенс обходится с теми, кто вызвал ее недовольство, и теперь испытывал это на себе - я это заслужил.
Наконец она перестала меня хлестать, и я поднял голову, хотя боялся смотреть ей в лицо. Глаза у нее были сердитыми и печальными.
- Мало ты разбивал сердце бедной девочке? - сурово спросила она. Потом нетерпеливо тряхнула веером и медленно, оберегая больные суставы, опустилась на скамью рядом со мной. Я повинно склонил голову. Мне нечего было ей ответить.
- Дурной мальчишка, - вздохнула она чуть погодя.
- Я не хотел этого… - начал я. Она меня немедленно перебила:
- Не хотел, да сделал! Нечего оправдываться. Если уж решил, то будь добр, не мямли, - Пейшенс действительно была сердита на меня. Руки, сжимавшие веер, дрожали.
- Мне следует уехать немедленно, - сказал я, поднимаясь. Но ее взгляд пригвоздил меня к месту.
- Это того стоит? - спросила она веско. В ее выцветших от возраста глазах были мудрость, и понимание, и печаль. Я вспомнил, что когда-то юная Пейшенс отдала сердце принцу Чивэлу, забрав его у Баррича.
- Стоит, - едва слышно ответил я, и только произнеся слово, поверил в него.
- Тогда поезжай, - сказала она, поднимаясь, и взяла меня за руки. - Я позабочусь о ней, - поседевшая добела, маленькая и хрупкая, она брала на себя мой долг, отпуская меня на волю.
- Спасибо, мама, - сказал я. Пейшенс грустно улыбнулась.
- Поезжай. И будь счастлив.
На обратном пути я не торопился. Мне о многом нужно было подумать. Но прежде, чем я успел собраться с мыслями, меня настиг вызов Неттл.
Что ты сделал? - спрашивала она. Моей первой реакцией было закрыться. Я не был готов сейчас разговаривать с ней, объяснять ей… Но мне и не понадобилось. Она прочитала мои растрепанные мысли и чувства, и ответила всплеском горя и гнева. Как ты мог! Как ты мог! - кричала она, не давая мне поднять щиты.
Она была намного сильнее меня, особенно когда гнев питал ее Скилл. И когда мне все же удалось закрыться, я остался почти без сил, взмокший от пота.
В тот момент мне хотелось вернуть все назад. Моя дочь не желала меня больше видеть; мои приемные дети, скорее всего, займут сторону матери. Я терял не только Молли - я терял всю свою семью, обретенную так недавно. От мысли об этом у меня на глазах выступили слезы, и внутри образовалась холодная пустота.
Но я не мог повернуть назад, потому что отказаться от Шута оказалось еще страшнее.
Что случилось? - требовательно спросил Дьютифул. - Неттл очень расстроена, а я не могу узнать, в чем причина, кроме того, что это связано с тобой. Все, кто обладает Скиллом или Уитом, места себе не находят, она тревожит весь замок. Олух не перестает плакать и ругаться.
Такое вмешательство в мою жизнь меня рассердило. Это мое дело и Неттл, - огрызнулся я.
Фитц, когда королевский мастер Скилла не может сдерживать свои эмоции, да так, что весь замок стоит на ушах - это уже не личное дело, - встрял в разговор Чейд. - Что за кошка между вами пробежала?
Раз уж они все так настаивали, я мог сразу рассказать им и покончить с этим, все равно скоро узнает последняя баккипская собака. Мы с ее матерью расстались, - мрачно сообщил им я. - И раз уж вы тут, то имейте в виду, что я еду в Бингтаун вместе с кораблями посольства. У вас есть возможность придумать мне задание, чтобы казалось, что я еду по делам трона, а не по собственной воле.
Я чувствовал изумление Дьютифула и Чейда, которые практически никогда не слышали от меня такого тона. Не дожидаясь их ответа, я снова поднял щиты, и хотя они бились и скреблись в них, я никого не желал слушать.
Всю свою жизнь я был Видящим и служил трону, как Жертвенный своей страны. И я не мог сойти с этого пути - он был у меня в крови. Я был также отцом и мужем, другом и наставником, воином и убийцей. Я не понимал, почему раньше меня так смущали многочисленные личины Шута - во мне было столько же людей, я просто не давал им разные имена, а пытался выдать всех за одного. Но теперь мне больше не хотелось играть роли, даже те, которые мне нравились. Мне хотелось стать собой.
А собой я мог быть только рядом с Шутом. Он знал обо мне все, даже самые страшные, самые постыдные мои тайны - и все равно любил меня и принимал меня. Он не пытался меня изменить, даже когда мои поступки, мои решения, самая моя суть причиняли ему боль. Он ничего от меня не требовал. О, он вел меня по пути Изменяющего, и в этом он был строг и жесток - но там, где не нужно было изменять, он не хотел от меня ничего, чем я не был. И благодаря этому я лучше понимал, кто я такой, хотя порой на это уходило очень много времени.
Он был более щедр со мной, чем я был с Ночным Волком. Я подчинил волка себе, и хотя тот принял этот путь, но я все же навеки лишил его пути волка. Шут оказался более щедрым - стерев свою метку с моей руки, стерев нашу связь из моей души, он оставил мне мою собственную жизнь. Я провел семь прекрасных лет. Но теперь у меня был выбор… и я выбрал новую жизнь, жизнь Изменяющего. Уют родного дома, надежность стен Баккипа внезапно стали мне тесны. Много лет я желал только покоя и маленького домашнего счастья. Теперь, когда я его изведал, меня снова стала звать дорога. И по ней я хотел идти вместе с Шутом - если он согласится разделить со мной путь.
Он дополняет нас, - шепнул мне Ночной Волк из далекого прошлого, подтверждая то, что я знал глубоко в душе: что Шут никогда не откажется идти вместе со мной, как я никогда не отказался бы сопровождать его.
Я знал, что многие поймут мое решение превратно. Я мог представить, какие сплетни будут ходить по Баккипу. Десятки людей видели сцену на пристани; десятки людей видели, как уезжала Молли, и как гнался за ней я, и увидят, как я возвращаюсь скоро и один. Но впервые в жизни это меня не волновало. Более того, меня не волновало бы, даже если бы у сплетен внезапно нашлись основания. У любви Шута не было границ. Но у моей они были, и он уважал их. Их больше не стало. Шут никогда не принуждал бы меня к чему-то, чего я не хотел - но теперь я чувствовал, что если он выразит такое желание, ничто не помешает мне разделить его. Я знал его душу, и знал его тело, и знал его суть, как он знал меня. Границы казались мне теперь смешными и глупыми. Я любил его.
Я приехал на пристань уже затемно, и на борту корабля горели нечастые фонари, а в каюте Шута, куда Йек пустила меня после долгих уговоров, все было залито золотым сиянием свеч. Шут не обернулся мне навстречу, но мне достаточно было того, что наша связь нашептывала мне его чувства - опасение и прячущуюся под ним слабенькую, но упорную надежду. Я остановился у порога и подождал, пока мое дыхание выровняется, прежде чем заговорить:
- Я пришел к тебе.
Я не знал, как иначе передать то, что я чувствовал, но надеялся, что Шут поймет, что я имею в виду, как всегда понимал - порой лучше, чем я сам. Он повернул голову, и я шагнул ближе. Я надеялся, что он скажет что-нибудь, что выразит мои чувства и мысли лучше, чем я когда-либо смогу, но он только ждал.
Он всегда ждал.
Каждое слово давалось мне огромным трудом, и моя речь казалась мне то плоской и бессмысленной, то чересчур красивой, чтобы быть правдой. Но с каждым словом мне становилось легче.
- Однажды ты сказал, что хотел завоевать мое сердце. Я не могу отдать его тебе полностью. В нем всегда будут другие люди. Но я отдаю его тебе, вместе с теми уголками, которые принадлежат другим, потому что ты сохранишь его, - он медленно разворачивался ко мне, словно против своей воли, и его глаза раскрывались все шире. - Если ты позволишь, я поеду вместе с тобой.
- А если я не позволю? - спросил он хрипло.
- Тогда я поеду следом, - ответил я, и меня наполнила удивительная легкость. Будущее больше не страшило меня; все было решено и ясно, и я ждал лишь ответа Шута.
Он засмеялся, тихо и растеряно.
- Не могу же я позволить тебе ехать в неведомые страны одному, - сказал он, пряча за многими словами одно.
Через несколько дней мы стояли на носу «Совершенного», отходившего от пристани. Люди махали и кричали что-то с берега, но не нам. Шут, которого я про себя называл Любимым, но так и не решился произнести имя вслух, помня давний запрет, снял перчатки и положил ладони на борт корабля. Встречный соленый ветер растрепал его волосы и бросил их мне в лицо. Отводя их рукой, я в который раз подивился их мягкости и невольно задержал в пальцах несколько прядей. В этот момент он обернулся ко мне: пряди змейками ускользнули из пальцев, и я убрал руку, торопливо, словно ребенок, которого застукали над банкой с вареньем.
- Здесь холодно, - сказал он беззаботным тоном. Но когда он уходил в каюту, его пальцы, еще не затянутые перчаткой, коснулись моих, подарив волну тепла, к которому я успел привыкнуть, но которое в то же время всегда казалось новым.
Я проводил его взглядом и посмотрел вперед, туда, где темнело к горизонту море, казавшееся бескрайним. Мне впервые стало страшно от того, что я не знал, что ждет меня впереди.
Когда я сделал шаг от борта корабля, меня остановил огромный деревянный палец, упершийся мне в грудь. Я поднял голову, глядя в свое лицо - на много лет моложе и с глазами другого цвета.
Совершенный прищурился и поджал губы, а потом сказал:
- Так я и не понял, что она в тебе нашла. Но послушай меня: обидишь ее - не посмотрю, что у тебя такое же лицо, как у меня. Разобью в мелкие щепочки. Понял?