Шут и Убийца, глава 23

[3961]

Ранее: Пролог 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17-18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 Эпилог

ГЛАВА 23. СВЯЗЬ
Я был шутом, а шут был мной. Он был Изменяющим, и я тоже. Мы были две половины целого, разъединенные и снова сошедшиеся вместе. На мгновение я узнал его во всей его полноте, совершенного и волшебного, а потом он оторвался от меня, смеясь. Пузырек внутри меня, отдельный и непознаваемый и в то же время соединенный со мной. Ты любишь меня! Я был потрясен. Он действительно никогда раньше не верил в это. Раньше это были слова. Я всегда боялся, что они рождены жалостью. Но ты действительно мой друг.

Комнаты Кофетри и Илима были ближе всего к башне, и я дошел до них быстро, но даже этот путь показался мне слишком длинным. Я положил Шута на кровать и сел рядом. Глядя на его измученное лицо, я попытался представить, что собираюсь сделать; но ничего не получалось. Я мог только верить, слепо и бездоказательно, что у меня получится. Я протянул руку и положил ему на щеку.
Я снова оказался в водовороте. Шут больше не тянулся ко мне; он просто терпеливо ждал, и в то же время я слышал несмолкающий крик, который он не мог сдержать, муку от пытки собственным телом. Я потянулся к нему Уитом, снова успокаивая, снимая боль и утешая страх. Уроки Уэба не прошли зря: он поддался на мои уговоры, замирая, почти засыпая. А потом двинулся ко мне навстречу, но не в безумном порыве, а доверчиво и радостно. Но его связи с телом натянулись, как десятки тонких веревок, и он отпрянул.
Я видел их, эти бесчисленные связи, похожие на корни, которые прорастали между душой и телом. Но как избавиться от них, я не знал. Я попробовал разорвать одну из них – и Шут снова забился, крича от боли, и мне снова пришлось успокаивать его всеми силами. Водоворот вращался вокруг меня, грозя унести с собой, и мне приходилось цепляться за самого себя, чтобы не поддаться ему. В таких обстоятельствах остановиться и задуматься было сложно; но я все же попытался. Шут ждал меня, ждал моей помощи – и я не мог подвести его. Не мог потерять его. Я знал, если мне не удастся освободить его сейчас, то единственным милосердным выходом для его будет смерть – но это означало смерть и для меня, потому что мы были одним целым.
Одним целым… - прошептал я, и замер. Идея, пришедшая мне в голову, была глупой, даже самоубийственной. Но она стоила того, чтобы попробовать.
Словно ныряльщик, который прыгает в воду с утеса, я нырнул в водоворот. Он принес меня к Шуту – в ту ослепительную вспышку осознания, когда мы соединялись в одно, и всего шага не хватало для того, чтобы потерять себя в этом двуединстве. Я балансировал на грани, из последних сил удерживаясь от этого шага. Я чувствовал Шута рядом, вокруг и внутри себя, и я сам я был рядом с ним, вокруг и внутри, но мы все еще не были одним существом, и тем не менее, были близки так сильно, как только возможно. Он прильнул ко мне, как прижимался когда-то после пережитого в пыточной Бледной Женщины, ища спасения от ночных кошмаров, и я дал ему убежище, тепло и покой, хотя бы на время, принял его в себя, пряча от боли. Я чувствовал его, как себя, и как другого – и так, чувствуя его чувствами, я рванулся, выдирая нас обоих из плена плоти.
Боль, сильнее, чем все, что мне приходилось испытывать, пронзила нас обоих; но я принял на себя ее ярость, испытывая ее и в то же время зная, что эта боль – не моя, и хватаясь за это знание, как за соломинку. Шут был рядом, внутри и вовне, но я закрывал его собой, и вырывал корни, соединявшие его с телом, разделял частицы, успевшие сплавиться и перепутаться. Спустя некоторое время я почувствовал, как он подсказывает мне, и вместе мы находили мельчайшие частицы его «я», высвобождая их одну за другой.
К тому времени, как все было разъединено, найдено и возвращено на свое место, я обнаружил, что водоворот вокруг нас стих. Но сменившее его состояние трудно было назвать покоем: оно бурлило, как игристое вино, и я пропустил его через себя, наслаждаясь и позволяя ему смыть все остатки пережитых мучений и страха. Это было головокружительно прекрасно, и я задержался в этом чувстве, словно качаясь на его волнах. Я как будто внезапно очутился дома, в месте, где меня ждали и любили несмотря ни на что, всегда. Шут придвинулся ко мне еще ближе, и мы стали одним целым, одним человеком, как и должно было быть. Это было так естественно и правильно, что мы не могли представить себе ничего другого. Между нами не было пределов, одна только любовь.
Внезапно Шут толкнул меня. Я пришел в себя, понимая, что начал растворяться в нем. Мне давно нужно было уходить, освобождая его душу окончательно и позволяя ей снова поселиться в теле, так, как положено природой, а не тем уродливым, искаженным способом, который ей навязали. Но мне было слишком хорошо, чтобы торопиться покинуть это состояние единства. Я неспешно потянулся прочь – и обнаружил, что не знаю, где кончаюсь я и начинается Шут.
Я мог бы испугаться, но в тот момент я этому обрадовался. Мне казалось, что так и должно быть, и что нам не нужно разъединяться, лучше остаться одним целым навсегда. Но Шут уловил мои мысли, и я почувствовал, что он сердится. Он снова толкнул меня, и я подчинился, отодвигаясь от него. Наши души разъединялись медленно, неохотно, и мне не раз понадобилось напоминать себе о необходимости возвращения. И все же я возвращался, с каждым шагом все лучше понимая, куда и зачем двигаюсь.
Вновь ощутив пределы своего тела, я глубоко вздохнул, заставляя сознание проясниться. Я лежал на спине, чувствуя огромную усталость, от которой конечности наливались свинцом. Потом я начал осознавать мир вокруг: кровать под балдахином, мягкую перину и Шута. Шут лежал наполовину на мне, прижимаясь щекой к моей, обвив меня руками и ногами. Его частое дыхание оглушительно отдавалось мне в ухо, его кожа была теплой и влажной. Но он был цел, и был собой - и в первую секунду радость от этого была единственным, что занимало мои мысли. Но потом я заметил, что моя одежда расстегнута и растрепана, и на губах держится сладковатый привкус, какой остается после поцелуев. Я невольно напрягся.
Шут резко втянул воздух и вдруг отодвинулся - недалеко, и даже этого стоило ему огромного усилия. Я попытался остановить его, но он замер, а потом попытался сдвинуться дальше. Я позволил ему, и осторожно поднялся, высвобождаясь из-под его безвольной руки, которая лежала у меня поперек груди. Шут не повернулся, но мне показалось - угадал ли я это по тому, как напряглись его плечи, или тень связи, которую мы испытали, подсказала мне - что если бы у него оставалось хоть чуть-чуть силы, он сжался бы в клубок. Я накрыл его свободным краем плаща, на котором он лежал, поправил на себе одежду и попытался понять, что случилось, пока мое сознание странствовало.
Но я не помнил, что происходило со мной в это время вне Скилла и Уита. Зато, прислушиваясь к себе в попытках заставить тело рассказать то, что не помнит разум, я обнаружил нечто другое, и испытанная минуту назад радость вернулась ко мне. Наша с Шутом связь восстановилась, такая же сильная, какой была, если не сильнее. Я коснулся ее и почувствовал Шута: усталость, эхо испытанной боли. Он одновременно был мне благодарен и сердился на меня. Я понимал, почему: хотя мои действия спасли его, но при этом я вторгся в то, что составляло его сущность. Я сам, помнится, серьезно обиделся на него за подобное. Наверное, мое наблюдение за ним могло бы рассердить его еще сильнее, но он был слишком утомлен, чтобы его заметить; на моих глазах он соскользнул в сон.
Но хотя я тоже чувствовал себя усталым и разбитым, хотя вряд ли до такой степени, как Шут, заснуть я бы не смог. Мой лоб пересекала головная боль от активного использования Скилла. Образовавшаяся связь с Шутом ощущалась, как вырастающий зуб у ребенка: я не мог перестать касаться ее снова и снова, осторожно, чтобы не разбудить его, но непрестанно. Она заполняла пустоту, которую я за многие годы научился не замечать. Там, где прежде был Ночной Волк, оставалась его едва ощутимая тень, как обещание однажды встретиться на летних лугах. Там, где был Шут, эти семь лет не оставалось ничего. Поэтому я отгородился от зияющей пустоты, перестал думать о ней, и, как мне казалось, перестал тосковать по разорванной связи, но сейчас я осознавал, насколько мне недоставало этого ощущения. Я словно чувствовал себя заново родившимся, и мир обретал особую ясность вокруг меня.
Сев на кровати, я огляделся. Хотя я уже был здесь, но тогда не успел рассмотреть комнату внимательно. Ковры сдерживали холод, которым тянуло от каменных стен и пола. На резном туалетном столике стояли зеркало, чаша для умывания и несколько баночек и флаконов с притираниями и косметикой. Тяжелый полог на кровати был наполовину опущен, постель застелена роскошным парчовым покрывалом, а над нами висела странная конструкция – круг с плетением нитей внутри, украшенный бусинами и перьями. Было в нем нечто, напоминавшее амулеты Джинны, но своеобразие рисунка и особенно резьба на бусинах выдавали работу самого Шута. Один угол был отгорожен высокой ажурной ширмой.
Мне хотелось пить, и хотелось снять головную боль. В моих вещах были нужные травы, но дорога до своей комнаты казалась мне сейчас бесконечной. У Шута должны были найтись подходящие. Я медленно поднялся; мои ноги утопали в ковре, когда я прошел по комнате. В большом сундуке, крышка которого была откинута, нашлась только женская одежда. Но за ширмой обнаружилось рабочее место Шута: большой стол и резные полки над ним, заставленные разнообразными предметами, и те два загадочных сундука, которые Шут привез с собой. Там полумрак сгущался, и мне пришлось зажечь свечи в большом канделябре. Пробиваясь сквозь рисунок ширмы, свет заплясал по комнате причудливыми узорами. Я напомнил себе, что ищу чай. Но любопытство пересилило, и я бросил взгляд на то, что лежало на столе.
Я увидел сначала набор инструментов для резьбы, уложенный в карманы на длинной полосе плотного холста, украшенного вышивками и бусинами – Шут ничего не оставлял простым. Судя по виду инструментов, их использовали часто, но все же они были относительно новыми; старые инструменты, которые носил с собой много лет, Шут отдал Джофрон в Джампи, перед тем, как отбыл на Аслевджал. Вокруг стояли коробки и шкатулки, некоторые из них – открытые. В шкатулках перекатывались резные бусины среди нанизанных ожерелий. Были там и цветные нити, и бусины из стекла и камней, и перья, и лоскуты ткани, и цветные чернила. На мягкой ткани были разложены аккуратно завернутые начатые фигурки и куклы, и несколько готовых – их я рассмотрел, одну за другой, любуясь тонкостью работы.
Из большого ларца посреди стола свисала нить, придавленная опущенной крышкой. Я приподнял ее, говоря себе, что просто поправлю нитку, но захлопнул ларец, едва бросив взгляд внутрь: в нем лежали амулеты, и верхний вызвал у меня желание бежать прочь. Нить осталась висеть снаружи, покачиваясь в потоке теплого воздуха от свеч. Переведя дыхание, я выглянул из-за ширмы, проверить, не проснулся ли Шут; но его глаза были закрыты, поза не изменилась, и наша связь не принесла мне известия о том, что он близок к пробуждению. Я вернулся к поискам.
На полках лежали чистые свитки, а также было расставлено с дюжину маленьких коробочек, в которых я надеялся найти травы. Но заглянув в одну из них, неожиданно тяжелую, я увидел знакомый черный камень с белыми прожилками – камень памяти. Я машинально провел пальцем по его поверхности и услышал высокий чистый звук, который вибрировал, казалось, внутри меня. Он сменился другим, и третьим, в поразительной гармонии. Потом к ним добавились другие: это была музыка Элдерлингов, заключенная в камнях памяти, и она была так же красива, как их ледяной город, в котором мне довелось побывать. Мне хотелось послушать еще, но я почувствовал, как Шут шевельнулся, и торопливо отдернул руку от камня. Несколько мгновений я стоял неподвижно, прислушиваясь к его дыханию в тишине комнаты и к связи; но все было спокойно. Я повернулся к сундукам. Я не был уверен, что следует их открывать – я и так уже немало времени провел среди личных вещей Шута. Но я все еще чувствовал себя и его одним целым слишком сильно, чтобы всерьез испытывать вину из-за того, что делаю, и открыл ближайший сундук.
Он было наполовину пуст. В нескольких объемных футлярах лежали туго скрученные свитки. Едва взглянув, я отложил их в сторону: это были записи снов, такие же, как на листе, который я однажды прочитал еще в Тилте, и я был уверен, что как бы сильно не доверял мне Шут, этого мне видеть не следовало. Хотя желание узнать, о чем там написано, будет преследовать меня долго, но я не стал ему поддаваться, потому что есть вещи, которые невозможно доверить даже самому близкому другу.
Я увидел три бутылки с бренди и достал одну, зная, что он тоже пригодится. На дне сундука лежало множество мешочков из плотной ткани и кожи. В одном из таких Шут держал пряности; я предположил, что среди них могу найтись и подходящие травы. Я принялся перебирать их, не развязывая, но угадывая по едва ощутимым, заметным только волчьему нюху, запахам, что находится в каждом. От одного из мешочков пахло летним днем; я распустил завязки и вдохнул аромат всей грудью. Я как будто оказался на лугу после грозы: запах был пряным, нежным и свежим. Я отложил его в сторону и принялся складывать остальные на место, но заметил, что под ними лежит большая шкатулка, совершенно гладкая, хотя и отполированная до густого блеска. Я достал ее, но помедлил, прежде чем открывать. Я уже нашел то, что искал; теперь у меня не было оправданий перед собой и Шутом. Но тень его чувств во мне всколыхнулась при виде этой шкатулки, говоря, что это нечто очень важное для нас – для нас обоих – и я вынул ее и открыл.
Увидев ее содержимое, я понял, что на самом деле заставило меня лезть в этот сундук. Хотя я как будто выкинул из головы рассказ Монетки про куклу, похожую на меня в юности, но на самом деле хотел ее увидеть, убедиться в том, что девушка не выдумала эту историю. И теперь я видел ее перед собой – куклу, изображавшую юношу, уже не мальчишку, но еще не мужчину, с черными волосами, связанными в воинский хвост, одетого в баккипский синий, и даже с крохотным топором у пояса. Оказалось, что я плохо помню, как выглядел в юности; хотя я знал, что тогда у моего носа была другая форма, и шрамов на лице не было, но это знание существовало отдельно от того, каким я представлял себя сейчас. И однако, глядя на куклу, я был уверен, что ее черты в точности воспроизводят мое лицо в юности.
Однако в шкатулке лежала не только эта кукла. У второго деревянного юноши кожа была белой, и волосы из хлопкового пуха торчали во все стороны из-под шутовского колпака. Он был одет в черно-белый наряд с лентами и бубенцами, и на поясе у него болтался скипетр с крысиной головой. Его лицо было лицом Шута, каким он был при дворе короля Шрюда, и бледные губы сложены были так, словно он вот-вот отпустит колкость. Он был похож на ту куклу, которой Шут развлекал Свифта на Аслевджале, но я не был уверен, что это та же самая.
Куклы лежали в складках мягкой ткани на боку, опутанные нитями, которые приводили их в движение, соприкасаясь только лбами. Я не знал, было ли это намеренно, или они сдвинулись сами от тряски – но жест был полон близости, так же, как когда Шут прижал мой лоб к своему много лет назад, приехав ко мне в дом возле Кузницы. Я протянул руку, чтобы дотронуться до них, но отдернул, так и не прикоснувшись. Мне вдруг стало страшно, что они окажутся теплыми и живыми. Я быстро закрыл шкатулку и поставил обратно на дно сундука. Мне было трудно дышать, я чувствовал волнение и стыд, словно читал чужое письмо, или свое собственное, в котором говорилось о чем-то очень интимном. Я ссыпал поверх нее мешочки с травами, опустил крышку и быстро вышел из-за ширмы.
Шут повернулся во сне: теперь он лежал на животе, обняв подушку и запутавшись в плаще. Его сон стал легче. Я постоял над кроватью, глядя на его изможденное лицо. Мне нужно было подумать о многом, но я не находил в себе для этого сил. В конце концов я отвернулся и вышел в гостиную.
Здесь было холодно, и я чувствовал, как тянет стужей от каменных стен. Торопливо разведя камин и вешая маленький котелок на огонь, я отметил, как сталкиваются в убранстве комнаты три стиля – простота и сдержанность Белой Земли, тяжеловесность комфорта, привезенная, видимо, Илимом из путешествий, и изящество Шута. На стенах грубо выделанные шкуры чередовались с толстыми яркими коврами, выбранными скорее за густоту ворса, чем за красоту рисунка; но между ними свисали длинные шнуры с перьями и бусинами, оживлявшие картину. Над камином висел двуручный меч на простом деревянном щите, но на каминной полке стояли резные статуэтки работы Шута и два подсвечника тонкой джамелийской чеканки. На массивные кресла перед камином были накинуты тканые покрывала в корично-золотой гамме, добавлявшие уюта. Я сел в одно из них, ожидая, пока закипит вода, и обнаружил, что оно намного удобнее, чем кажется с виду. Я откинулся на спинку, позволяя мышцам расслабиться, а глазам закрыться, и сделал глоток бренди.
Но расслабиться полностью у меня не получилось. Едва я отвлекся от простых дел, которыми всю жизнь занимал себя, когда не хотел о чем-то думать, как моя голова наполнилась вопросами, ответы на которые мне не хотелось искать. Хотя я сам не раз говорил в последние недели, что мы с Шутом знаем, что мы друг для друга, но сейчас эти слова показались мне лишенными смысла. Кем были мы на самом деле? Кем станем, когда Шут проснется? Связь приносила мне эхо его сна, свободного от сновидений - сна усталости и покоя. Хотя все это время я называл его Шутом, но только сейчас я снова ощутил в полной мере, что это действительно друг моего детства. Я знал его суть, и узнавал ее в шепоте связи. Я знал, что даже если нам придется снова расстаться, я буду слышать его, и ни за что не позволю никому, даже ему самому, отобрать у меня эту связь. Но я также не хотел расставаться. Теперь, когда Шут снова был в моей жизни, я не желал отпускать его.
Ход моих мыслей прервало шипение воды, заливавшей угли в камине. Я снял котелок и заварил чай в глиняном чайнике. По комнате поплыл запах летнего луга после грозы, и я снова глубоко вдохнул его, на мгновение почувствовав себя волком. На полке нашлись расписные чашки из тонкой белой глины, казавшиеся невероятно хрупкими в моих огрубевших руках, но очень подходившие к аромату чая. Я налил себе одну и неторопливо выпил, чувствуя, как изнутри расходится тепло, и головная боль унимается. Допив чай, я посидел еще несколько минут, позволяя голове успокоиться окончательно и глядя на огонь, пока не почувствовал, что с трудом удерживаю глаза открытыми. Тогда я встал, перелил оставшийся чай в другую кружку, прихватил бренди и вернулся в спальню Шута.
Он все еще спал, но теперь его сон был легким и чутким, поэтому, когда я нечаянно стукнул дверью, закрывая ее за собой, он приоткрыл глаза. Почувствовав запах чая, он шевельнулся и заморгал, пытаясь разлепить тяжелые веки. Я сел на край кровати и принялся ждать, пока он проснется окончательно. Он со стоном поднялся на локтях, свесив голову так, что волосы разметались по постели, а потом перевернулся и уселся, опираясь на подушки. Я протянул ему чашку. Он мрачно посмотрел на меня, но принял ее. Тень его эмоций подсказала мне, что он сердится на меня еще сильнее, чем раньше.
- Есть еще бренди, - сказал я, приподняв бутылку. – Что предпочитаешь?
- Очень мило с твоей стороны угощать меня моим бренди, - язвительно сказал Шут. Голос у него был хриплым. Он отпил чая, глядя в сторону и хмурясь.
- Извини, - сказал я искренне. – У меня отчаянно болела голова, и я надеялся найти что-нибудь, не спускаясь в свою комнату.
Он метнул на меня взгляд, в котором нежелание принимать оправдания сочеталось с тревогой. Я был уверен, что он гадает, что еще я увидел в его вещах, но не собирался рассказывать. Пока он пил чай, я сидел молча, глядя на свои руки, лежащие на коленях, и ждал. Наконец он опустил пустую чашку и глубоко вздохнул.
- Я не могу сердиться на тебя, Фитц. Не сейчас, - сказал он тихо, не поднимая глаз. Я промолчал. Спустя еще минуту Шут протянул руку за бренди и сделал глоток прямо из горлышка.
- Я уже отвык от этого, - сказал он со вздохом, и я понял, что он имеет в виду нашу связь. Он повел плечами, словно они затекли.
- Я тоже. Но никогда не забывал, как это хорошо, - ответил я. Он издал короткий невеселый смешок.
- Я предпочел бы, чтобы все осталось как раньше! – бросил он.
- Правда? – переспросил я, глядя на него в упор. Он отвел глаза.
- Нет, Фитц, - сказал он после паузы. – Я рад. Хотя и не должен бы.
Я не стал спрашивать, почему, зная, что услышу те же доводы, которые он привел, когда разрывал связь. Я смотрел на него, заново запоминая его черты. Человек, который сидел передо мной, был очень смуглым и темноглазым, но я видел в нем и белокожего мальчика, и золотоволосого лорда, и даже женщину со слишком резко очерченным лицом, и все трое казались мне прекрасными, такими же, как тот, кого я видел сейчас. Я неожиданно ощутил ту беспредельную любовь, которую испытывал, когда наши души соединялись, и у меня перехватило дыхание.
Потом он повернул голову. Я обнаружил, что наклоняюсь слишком близко, и выпрямился. Шут мгновение смотрел на меня, словно не узнавая, а потом отвернулся и поискал, куда бы поставить чашку, занимавшую его руки. Я забрал ее и отнес на туалетный столик. Когда я вернулся, он сидел, подтянув колени к груди и скрестив на них руки, и задумчиво разглядывал конструкцию из нитей и бусин под балдахином.
- Что с Неттл? – спросил он, переведя на меня внимательный взгляд.
- Все в порядке, - поспешил заверить его я. - Мы ее нашли. Она цела и невредима.
Он кивнул, не спрашивая, кого я имею в виду под «мы».
- Она осталась на постоялом дворе, потому что не хотела возвращаться в замок, под воздействие этого искаженного Скилла, - добавил я. И только теперь понял, что чудовищного присутствия, так меня поразившего, больше нет. Так и должно было быть: Арлет уничтожил его источник. Шут как будто догадался, о чем я думаю, или просто его мысли двигались в том же направлении.
- В башне. Что там случилось? – спросил он, хмурясь. Его голос не звучал напряженно, но я почувствовал, что ему страшно вспоминать о том, что происходило с ним. Я распутал плащ, сбившийся у него в ногах, и накинул ему на плечи, и только потом сказал:
- Я не уверен, что все понял правильно, но… Это были сестры-близнецы, верно?
Он кивнул и поежился, кутаясь в плащ сильнее.
- Они обладали магией. Одна – Скиллом, другая – Уитом. Так бывает, хотя и очень редко, – я начал рассказывать все, что происходило, как рассказывал бы Чейду, упустив только тот момент, когда я нашел Шута и коснулся его в первый раз. Я закончил словами: - Тогда я забрал тебя и ушел.
Шут опустил голову, что-то обдумывая. Я помедлил, прежде чем задавать следующий вопрос:
- Что было с тобой?
Он на мгновение сжался, и его голос, когда он начал отвечать, был немного севшим.
- Она дала мне вина. Должно быть, в него было что-то добавлено – вкус был странный, очень резкий, но не неприятный. Я выпил совсем немного, отказаться было нельзя, это смертельная обида. Но этого хватило, – он посмотрел на меня. – Дальше ты знаешь.
Я склонил голову, делая мысленную заметку попытаться выяснить состав этого вина. Шут продолжал смотреть на меня. Глаза у него блестели.
- Ты снова принес изменения, Фитц. И я никогда бы не подумал, что это будешь ты…
- К лучшему или к худшему? – уточнил я.
- Пока не знаю, - он покачал головой и вдруг потер глаза руками. – Я хотел бы знать, но… - его тоскливый взгляд устремился куда-то мне за плечо; проводив его, я понял, что он смотрит на скрытый за ширмой сундук с гадательными принадлежностями. Я вдруг понял, зачем они ему. Он перехватил мой взгляд и резко выдохнул.
- Да, Фитц. Ты верно догадался, - в его голосе мелькнула нотка сарказма: он знал, что я заглядывал в его вещи, и поэтому понял, что с ним происходит. Я открыл рот, но он взмахом руки заставил меня замолчать. – Я Пророк, но я слеп. Какая ирония, не правда ли? Я ищу путь наощупь, никогда не зная, куда он приведет.
- Как все люди, - сказал я тихо. Он растянул губы в улыбке.
- Это та часть человечности, которую мне никогда не хотелось испытывать на себе.
Я пожал плечами. Я мог лишь смутно вообразить себе состояние пророка, потерявшего возможность видеть будущее. Но я чувствовал его тоску и потерянность, и он отвернулся от меня, сильнее обвивая руками колени. Потом он встряхнул головой и решительно перебросил ноги через край кровати.
- Я хочу вымыться и переодеться, – он с отвращением оттянул ворот пропитавшегося потом платья. Это было очевидное требование оставить его одного, и я не стал настаивать.
- Я пришлю к тебе слугу с водой, - сказал я, вставая. Он кивнул, не повернув головы. Глядя на него, одиноко стоящего посреди комнаты, с растрепанными волосами и в измятой одежде, я снова ощутил мгновенный прилив тепла от его красоты и моей любви к нему. Чувство было непривычным и в то же время хорошо знакомым, и ушло так быстро, что я едва успел его заметить. Я чуть помедлил, нащупав дверную ручку, но когда он начал поворачиваться ко мне, вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, я последовал примеру Шута: умылся и переоделся в чистое. На расстоянии наша с Шутом связь немного ослабла, а потом Шут нашел способ ее пригасить так, что мне осталось только ощущение его присутствия, без оттенков. Я понимал его желание не быть настолько открытым, и ослабил контакт со своей стороны, хотя мне этого очень не хотелось.
Я чувствовал усталость, но знал, что вряд ли засну. В любом случае, мне нужно было поговорить с Розмари; мне не хотелось ее видеть, но наверняка она уже знает, что я вернулся в замок. Я недовольно поморщился: если бы на ее месте был Чейд, меня наверняка отыскали бы еще несколько часов назад. Разница между учителем и ученицей становилась мне чересчур очевидной.
Ее паж открыл мне дверь, и Розмари порывисто обернулась мне навстречу. Я внутренне приготовился выслушать ее возмущение моим внезапным исчезновением. Но вместо этого она воскликнула:
- Нарад Илим только что вызвал принца на поединок за убийство сестры! Тебе что-нибудь об этом известно?
Я ошеломленно замер. Розмари выдернула теплый плащ из-под трех других и накинула себе на плечи. Торопливо выбирая брошь, она бросила на меня нетерпеливый взгляд. Я опомнился.
- Принц действительно убил его сестру. Но… - Я кратко пересказал то, что происходило в башне. Розмари сосредоточенно кивала. Когда я закончил, она устало вздохнула.
- Поединок был объявлен официально. Отменить его нельзя – участников сочтут трусами. Илим имеет право потребовать отмщения за кровь сестры, даже если для этого были причины. Но если он убьет принца… - Она покачала головой. Я вспомнил еще одну важную вещь, которую должен был сообщить.
- Неттл похитила группа, которая похищает и убивает людей в предгорьях. Они каннибалы, и… - я подумал, стоит ли говорить о том, что я наблюдал через Скилл, но для Розмари пришлось бы объяснять слишком многое, на это сейчас не было времени. - И мне показалось, что я видел среди них короля Арттара.
- Показалось или видел? – резко спросила она.
- Я практически уверен, - ответил я. – Были сумерки, но я хорошо видел его лицо, пусть и всего секунду.
- Кто еще его видел?
- Никто.
- Плохо. Твоего слова будет недостаточно для доказательства. Поединок скоро начнется. Предотвратить его мы не можем. После него… увидим. – Бросив быстрый взгляд в зеркало, она прошла мимо меня к выходу и подождала, пока я покину ее комнаты. Слуга лорда Лалвика поджидал ее в коридоре; он с поклоном сообщил, что лорд занял для них места и прислал его проводить леди Розмари. Я собирался пойти за ней, но понял, что должен увидеть Шута.

Наружная дверь в его покои была незаперта и поддалась, когда я постучал в нее. Я вошел, и сразу услышал громкий голос, доносившийся из спальни Шута. Илим говорил по-белоземски, и каждое слово было полно гнева:
- …мой названный брат убивает мою родную сестру, и женщина, которую я уважал, оказывается грязным аддунадом! Что за черный день!
Я услышал, как Шут что-то тихо сказал, своим настоящим голосом, но не разобрал слов. Илим вылетел из его комнаты и остановился, увидев меня. Презрительно изогнув губы, он бросил: «Адн'а!», и прошел к двери, намеренно отбросив меня плечом в сторону. Я развернулся, рассердившись, но тут в дверях своей комнаты появился Шут. Он тоже остановился при виде меня, протянув руку к дверной ручке. На нем была тонкая нижняя рубашка, насквозь мокрая от воды, капавшей с кончиков волос. Она плотно облепила его плоскую грудь. Без косметики и умело подобранной одежды его невозможно было принять за женщину. Я знал, кто он и что он, и принимал его таким, какой он есть; но Илиму это, видимо, не удалось. Шут выглядел так, словно его ударили; я надеялся, что Илим не посмел поднять на него руку, но мой гнев на него усиливался. Хотя я слышал всего несколько фраз, ярость и презрение в них были так сильны, что мне хватило, чтобы представить весь разговор, и не нужно было касаться связи, чтобы понять, что Шут чувствует. Он считал Илима своим другом, и… Тут я вспомнил, как сам был на месте белоземца, и ощутил сильнейший стыд.
- Он вызвал принца на поединок, - сказал Шут глухо. Я думал о другом, и для меня его слова прозвучали неожиданно.
- Я знаю, - ответил я.
- Если принц умрет… все будет потеряно, - добавил он. Потом рассеянно собрал мокрые волосы на затылке и ушел в комнату.
- Что будет потеряно? – спросил я вслед ему, но он не ответил, захлопнув дверь.
Через несколько долгих минут он появился снова. Волосы, еще влажные, были заплетены в косу и прикрыты тонким покрывалом. На нем было платье Кофетри, веки блестели золотом, и он выглядел женственно и элегантно. Он посмотрел на меня, но казалось, что он меня не видит. Я сделал шаг ему навстречу, но он отвернулся и выскользнул за дверь.